Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
– Ладно, идем! – наконец решил великан, почесывая затылок, и повернулся к своему собрату. – Никодим, сведу я его в слободку и мигом сюды вернусь.
Никодим молча кивнул в знак согласия и поплелся опять в кусты в свой секрет. Громила же взял кобылу Рогожина под уздцы и повел ее, а вместе с ней и ее седока по дороге в сторону слободки, до которой оставалось еще около версты. Но несмотря на это расстояние на их пути стали появляться шатры и шалаши, собранные из еловых и сосновых веток. Возле них горели костры, у которых спали или сидели люди. На некоторых кострах готовилась еда, в больших котлах что-то варилось и порой легкий ветерок доносил
– А у вас народу много! – присвистнул Рогожин.
– Много, много! Так просто нас не одолеть. Так и скажешь своему хозяину.
– Слушай, я не служу воеводе и не собираюсь доносить никому, потому, что ежели узнают о том, что я пришел сюды, то меня за измену и казнят первого. Я пришел на вашу сторону и готов привести с собой еще несколько десятков стрельцов! Все мы также серчаем на воеводу и не желаем служить под ним!
– Тама посмотрим, взаправду ты гутаришь или нет! У нас есть умельцы, что хорошо выспрашивают и допряма завсегда дознаются.
– Вот и славно!
Пока они перепирались дорога привела их в слободку. Пройдя мимо белого недавно отстроенного храма с золотыми куполами, они свернули налево и, пройдя еще сотню другую саженей, остановились перед воротами большого дома, первый этаж которого был каменным, из того же камня, что и храм. Громила постучал и через мгновение ворота приоткрылись и в проеме показалась белобрысая голова молодого мужчины. Лицо его было гладко выбрито, так, что Евдоким не заметил на нем ни щетинки.
– Што тебе? – спросил мужчина с явным польским или украинским акцентом.
– Вот лазутчика привел, словили подле секрета. Гутарит, что пришел сам до Акини Шеина, - недовольно пробурчал громила.
– Добре, - печально проронил белобрысый, - стой тут. Доложу.
Ворота закрылись и Евдоким услышал быстро удаляющиеся шаги, потом хлопнула дверь.
– Боязно в дом пускать? И на порог даже не пустил, - прошептал Рогожин, косясь на громилу.
– А ты как хотел!
– Погреться хотел, промерз я, аж из самой Тулы еду.
– На костре тебя погреют, когда пытать будут, - криво усмехнулся сопровождающий Евдокима.
– Не. На костре не хочу, а вот возле печки не откажусь, да еще бы хотел, чтоб и накормили, а то с вечера ничего не ел!
– Я смотрю ты либо глуп, либо храбр, - сказал громила, удивляясь спокойствию Евдокима. – Как кличут-то тебя?
– Ивашкой, Зверевым…
– По душе мне твое спокойствие, Ивашка. Тут давеча одного словили лазутчика, так он и слезы лил и мольбы кричал, ничего ему, вестимо не помогло, но и не жалко было такого. Тебя мне будет жалко…
– Меня ты не жалей, о себе подумай!
Верзила
– Акиня Петрович ждет в доме. Идем за мной.
Вслед за белобрысым они прошли в дом, там он обыскал Евдокима и отобрал у него его пистоли, что прятались под кафтаном и саблю, висевшую в ножнах. Потом он провел их в комнату, где сидел сам боярский сын, а с ним еще какой-то человек. То был Адам Кисель, но Евдоким его видел впервые и не знал его имени.
– Ну, кто ты есть таков? – строго спросил Акиня, восседавший во главе стола, внимательно вперившись в Рогожина, после того, как верзила, сопровождавший его, по кивку головы ушел и оставил их одних.
– Батюшка Акиня Петрович, я стрелецкий десятник Зверев Иван. Пришел к тебе чтоб бить челом на воеводу и просить взять меня и мою десятку в свое войско.
– Пошто так?
– Нет мочи служить вору! Аки паук опутал воевода Морозов весь уезд и кровь пьет не только из простого народу. Нет и нам никакого продыху. Землю дает только своим людишкам, тем, что помогают казну разворовывать. Поборами вводит и нас, верных государевых слуг в нужду беспросветную.
– Так, а что от меня ожидаешь?
– Слух ходит, что собираешь скоп идти на воеводу. Вот я со товарищами готов подсобить делу твоему, вспомним времена Болотникова.
– А не врешь, Иван Зверев? Сказывают люди, что ты не тот, за кого выдаешь себя.
– Врут люди! Да и кто мог сказывать, ежели нет среди твоего войску человека, что знает меня?
– А пошто ты знаешь, что нет такого человека?
– Так нет у меня товарищей акромя стрельцов тульских, да белогородских, да воронежских, а ведомо мне, что никто из стрелецкого приказу не перешел покамест к тебе. А нет у меня знакомцев других поскольку недавно оказался я в тульском приказе, возвратился недавно из службы в Белом городе, куда отправляли меня из Воронежу.
– Да славно сказываешь… А что ежели не я с тобой беседу поведу, а человек другой, охочий до таких разговоров? Готов ты повторить ему все?
– Готов, батюшка! – Рогожин яростно трижды осенил себя крестом. – Вот те крест, что не вру я тебе! И тоже повторю твоему душегубу!
– Добре, устроим тебе беседу. А покамест скажи, что ты готов сделать? До какого конца готов дойти? Чем окажешь помощь?
– Могу привести свою десятку, люди все проверенные и такой же нелюбви к воеводе. Больше не знаю приведу ли, многие стрельцы не готовы идтить супротив воли воеводы, пока не увидят большой скоп.
– Оружие достанешь? – спросил Адам, доселе молча слушавший беседу Акини и Рогожина.
– Токмо свое и сотоварищей. Десять пищалей, десять сабель и бердышей, да вот пару пистолей, своих личных, что ваш привратник забрал ужо у меня, - посетовал Евдоким.
– Ну будет сетовать об пистолях! Уже не разумел ты, что сможешь пройти ко мне с оружием? – улыбнулся Акиня. – Я не страшусь врагов, но для дела мне стоит оберегаться лазутчиков воеводских, коих он много подсылает ко мне. Не за себя опасаюсь, за дело, что во главе стою, за людей, кои верят мне и вручают свои жизни. А покамест я не могу знать кто ты на самом деле, а посему берегусь. Вот будет доверие вернут тебе твои пистоли, да во главе сотни поставлю головой! Нонче же ступай к казакам в соседнюю избу, пущай тебя покормят, да спать уложат, апосля ешо потолкуем. Тарас!