Семь тысяч сто с хвостиком
Шрифт:
Вскоре первый этаж дома ожил. Заскрипели кое-где половицы под шагами девок, еще не умытых и не чесанных, но уже проснувшихся, так как привыкшие они были к раннему пробуждению, печник стал протапливать успевшие остыть за ночь печи, засуетились поварята, готовя к завтраку вкусные расстегаи и французское изобретение из тонкого слоеного теста, называемое странно - круасаны. Вода кипела, поднимая к потолку пары. Во дворе голосили петухи и домашняя птица гоготом требовала ее кормить.
Но все эти звуки не могли потревожить крепкий сон барынь. Даже возвращение неведомо откуда Петра, не было замечено его матерью, и уж тем более его отсутствующим отцом.
В своей комнате Петр скинул с себя испачканные одежды и, не умываясь, кинулся на кровать, забрался поглубже под одеяло и тут же мгновенно уснул.
ГЛАВА 15.
– Oh mein Gott! Gut, das ist, wo es so ist und verwundet? Кто ж его так нещадно покалечил?
– причитал лекарь, приехавший по указанию воеводы излечивать раны плененного ляха.
– Мне нужен горячий вода!
– Зараз принесут, - ответил ему Леонтий Абросимов и крикнул своему холопу Степану чтоб тот живо нес подогретой воды.
Лекарь был немецкого роду и жил в Туле уже много лет. Отчего он не уезжал на свою родину всем было хорошо известно - хорошие деньги платил ему воевода. Трудился немец не часто и не оказывал помощи абы кому. Не было в том ему нужды. Денег, получаемых от воеводы, с лихвой хватало на жизнь ему и его немногочисленной семье. Звали лекаря Йоган Монк, а русские, кроме воеводы, звали Иваном Михайловичем, было ему лет сорок от роду, но расплывшееся тело, облысевшая голова и жидкая, уже с проседью бородка, прибавляли ему еще лет десять.
Он крепко и сладко спал со своей супругой, тоже немкой, такой же толстой и старой, когда в ворота дома стали тарабанить стрельцы. Такие редкие ночные визиты завсегда пугали Йогана. Прожив в Московии много лет, он знал о ее нравах и законах. Стрельцы просто так не приходили по ночам к людям. На то были веские и завсегда страшные причины и последствия. Был немец свидетелем нескольких арестов людей по "государеву слову и делу". К нему никогда так настойчиво и без пиетета не стучались стрельцы. Если его звал воевода, то за ним приезжали воеводские слуги в черном. Стучали те аккуратно и с уважением, зная к кому приехали. Тут же за ним пришли стрельцы с факелами и пищалями, с бердышами и саблями.
Йоган, разбуженный шумом, подскочил с кровати и скрытно смотрел в окно, наблюдая за происходящим. Он увидел, как пришедшим стрельцам отворил ворота его слуга полукровка и что-то услышав от них, быстро побежал в дом. Лекарь быстро лег в кровать и стал ждать своего слугу. Тот уже через мгновение стучался к ним в спальню.
– Герр Йоган! Герр Йоган!
– шипел, срываясь на громкий голос юноша.
– Чаво?!
– Тама стрельцы! Говорят, что воевода приказал сопроводить тебя к раненому. Мигом и зараз!
– Гуд, ступай!
– Was passiert da?
– пробурчала жена, поворачиваясь к супругу заспанным лицом. Глаза ее все еще были закрыты, и она явно не желала просыпаться.
– Geh zu schlafen! Boyar Morozov ruft die Verwundeten zu behandeln.
Под охраной трех стрельцов в своей кибитке
– Запалите лучин помного!
– проскрипел немец.
– Васка! Слыхал?!
– крикнул стрелецкий голова. Стоящему в дверях караульному, который тут же бросился исполнять приказ.
Вскоре комната озарилась множеством лучин, которые потрескивали и коптили, но комнату освещали справно. Немец вымыл в медном тазу руки и стал осматривать раны Шишкевича. Тот уже давно очнулся и стонал, иногда бредя, переходя с русского на польский язык. Все его тело горело, и немец прежде всего развел каких-то снадобий для понижения жара телесного. Порошок он засыпал в рот Андрея, предварительно с определенным усилием открыв его. Раненный попросил воды, и немец помог ему отпить несколько глотков холодной воды из серебряного ковша. Потом он развязал раны, перетянутые до него стрелецким лекарем и осмотрел их. Потом, отойдя к столу, Йоган достал из своего короба какие-то порошки, склянки, тарелочки и начал их смешивать, какие-то разводить непонятной жидкостью. Получившимися в итоге порошком и кашицей он присыпал или намазал раны. За всеми его действиями наблюдал стоящий в сторонке Леонтий.
– Герр голова, можно тебе ступать!
– неуверенно попросил того немец, ему было неприятно, что за ним следит этот русский.
– Ничё! Я постою...
– Не можно! Ты свет прячешь!
– Поди видно!
– Ежели ты разумеешь, что я причиню смерть, то не разумей... воевода сам прислал...
– Ладно!
– в конце концов согласился Леонтий, которому уже стало не интересно следить за работой лекаря, так как он ничего не понимал.
– Смотри, воевода приказал излечить! Не загуби! Головой отвечаешь!
– Alle der Wille Gottes!
– буркнул лекарь и облегченно выдохнул, когда остался наедине с раненным.
Он еще раз осмотрел раны на ногах. Там были порезы неглубокие и посему неопасные, но они тоже еще кровоточили. Промыв их и присыпав своим изготовленным зельем, немец и на них наложил повязки. Самыми глубокими и опасными ранами оказались два пореза, один на правом боку, другой, проникающий укол в верхней части груди. Легкое, скорее всего не сильно повреждено, но наверняка сабля стрельца могла его немного задеть. Ну, и помимо колото-резанных ран опасность для жизни поляка представляла огромная потеря крови.
Пока немец возился с ранами, видимо, начали действовать снадобья понижающие телесный жар и больной пришел в себя. Он открыл глаза и ничего не понимая, стал водить взглядом по сторонам, потом на немца. Его сухие губы прошептали на родном языке.
– Де я?
– в Туле... не говорить... не можно...
– довольно ласково отвечал Йоган. Он всегда старался быть милостивым с больными.
– Я в полон?
– Не монимайт, не можно говорить!
– Я в плену? Меня схватили стрельцы?