Семь тысяч сто с хвостиком
Шрифт:
– Хм... когда ж нам лекарь велел допрос учинять?
– с сарказмом сказал обыщик.
– Гутарит, что через день, другой...
Тимофей встал и потянулся, зевая. Потом он походил возле стола взад и вперед, рассуждая об услышанном.
– Добро! Будь по-вашему с лекарем! Нонче не буду учинять допрос. Пусть отлежится. Да и все мы устали. Сосну немного, подумаю, а завтра продолжим. Ты вон я погляжу тоже не спал ночь.
– Так никто не спал, Тимофей Андреевич. Воевода и тот глаз не сомкнул. А нам уж совсем нельзя тогда спать, коли наш господин не спит.
– Ну-ну... Но, как говориться сделал дело гуляй смело! На сегодня я даю своей десятке отдых, пущай отоспятся,
– Так и приказал! Оставил на смену возле допросной избы другую десятку. Куды ты тепереча? К воеводе? Стрельцы проводят, конь твой у стрелецкого приказу, и сопроводят они же до места.
– Благодарствую, Леонтий, - поблагодарил Тимофей, одевая свой кафтан и собираясь отдыхать.
– А где тепереча сам воевода-то?
– Сказывал, что заедет в съезжую избу.
Они вышли во двор. Захар еще не ушел и стоял с Ванькой Чернобровом. Он не увидел вышедших, так как стоял спиной к крыльцу.
– Захар!
– окликнул десятника Леонтий. Тот быстро обернулся.
– Ступай со своей десяткой отдыхать! Завтра поутру быть тута!
– Слушаюсь, - поклонился десятник, он уже знал об этом приказе, поскольку о том же говорили ему не единожды. Захар повернулся к Черноброву и тихо сказал: - Ну, что слыхал? Пошли по домам, завтре будет еще тяжче денек!
Тимофей и Леонтий в сопровождении Серафима и пятерых стрельцов вернулись к стрелецкому приказу, где их ждали кони. Стрелецкий голова попрощался с московским обыщиком и в сопровождении десятки конных стрельцов ускакал. Тимофей же, не спеша под охраной пяти пеших стрельцов, поехал к воеводскому дому, где для него была приготовлена комната и где его ждали вкуснейшие яства и теплая мягкая постель в хорошо протопленной комнате.
День вступил в свои права. Солнце изредка, но пробивалось сквозь серые, тяжелые тучи. Дул холодный, но не сильный ветерок, пронизывая Тимофея насквозь. Порой накрапывал мерзкий холодный дождик. Листва на деревьях почти вся опала, а те листья, что держались за ветки из последних сил, красили утро в желтый и красный цвета. Несмотря на беспокойное время жизнь в городе и слободках продолжала течь так, словно ничего особливого не происходило. Все так же поутру торговцы везли свой товар к стенам кремля, раскладывая там свежее мясо, овощи, мед, яйца и молоко. Куры пока еще живые кудахтали в корзинах, ожидая своей участи, не разумея с какой целью их везут на базар. Возле белокаменных храмов сидели нищие, прося милостыню, мимо них чинно проплывали церковные служители в черных рясах, им было не до нужды народишка, недоедающего и мерзшего на ветру, они спешили вознести свои молитвы к богу, всевидящему и всепрощающему, милостивому и любящему.
Конь под Тимофеем ступал чинно, благородно и гордо, будто понимая какого высокого государева слугу он несет на своем горбу. Понурые и сонные стрельцы шествовали вслед за конем и только один вел животное под уздцы. Сабли стрелецкие бились о ноги и мешали тем брести, пищали тяготили плечи, но были готовы в любой момент пальнуть по врагу. То и дело, проезжая мимо горожан, особый обыщик чувствовал на себе взгляды, некоторые из них были равнодушными, другие завистливыми, третьи даже с плохо скрываемой злобой. Он привык уже к тому, что люди боялись его, а значит уважали и поэтому не обращал на людишек никакого внимания. Голова Тимофея была занята делом, государевым делом и холопы его совсем не интересовали, только разве если они затевали меж собой воровство какое или не дай бог худое супротив государя, вот в таком случае он готов был влезть в душу каждого холопа, положить на это и время, и здоровье
Так уныло и медленно Тимофей со своей охраной добрались до ворот дома воеводы. Держащий под уздцы коня стрелец постучал в ворота и те открылись, пропуская внутрь высокопоставленного гостя и временного жильца, прибывшего из самой Москвы.
– Здорово Данило!
– приветствовал открывшего ворота казака стрелец.
– Здорова, Игнат!
– ответил казак.
– Что такой хмурый?
– Не спамши... Ну, ладно, вот господин особый обыщик, сопроводили в целости и сохранности. Тепереча пойдем к допросной избе в караул.
– Ну бывай!
– И тебе не хворать!
Во дворе Тимофей соскочил с коня, придерживаемого подоспевшим опричником воеводы, и направился в дом. Коня поставили в стойло и на этом суета вокруг возвращения московского чиновника, закончилась. В доме Романцева встретила знакомая уже дворовая девка, она помогла ему снять кафтан и приняла от него шапку, подбитую дорогим мехом.
– Откушаешь?
– спросила она, как ей было велено порядками правилами, установленными воеводой и почерпанными им в путешествиях по чуждой русскому человеку Европе.
– Да, пожалуй.
– Тебе, господин, куда подать? В трапезную или желаете в комнате?
– Принеси в комнату!
– немного подумав, приказал обыщик. Он очень устал и только теперь это остро почувствовал в тепле и уюте воеводского дома.
– Барин, тебя проводить в комнату?
– Нет, найду путь... ступай...
– Слушаюсь, - поклонилась девушка и убежала.
Дорогу до своей опочивальни Тимофей нашел без труда, сказывалась его наблюдательность, отменная память и логика мышления. Закрыв за собой дверь, он сбросил с себя всю одежду и оставшись в исподнем с голым торсом, умылся теплой водой, что была налита в медный таз. Поплескавшись и насухо вытеревшись, мужчина облачился в свободную рубаху с разрезом сбоку из шелкового материала. Он не любил, находясь дома, облачаться во множество одежд, как это делали его знакомые и многие знатные москвичи. Простота в одежде ему была по нраву, но, конечно, на людях он следовал моде и этикету и часто поверх кафтана одевал ферязь, а в морозы - на нее еще и дорогую шубу.
Вскоре в дверь постучались, это все та же девка с молодым юношей принесли кушанья. Они составили миски и тарелки из фарфора на небольшой столик и, поклонившись, ушли. Причем Тимофей заметил, как на него посмотрела девушка, ее улыбка долго еще оставалась в его памяти. Смело и неосторожно с ее стороны, - подумал боярский сын. Но ему все-таки стало приятно, что его внешность еще вызывала интерес у баб. Откушав немного, он вымыл руки, прочитал молитву и лег спать. Сон быстро к нему пришел и Тимофею не пришлось его призывать, как это бывало часто. Бессонная ночь сказалась. Было уже позднее утро. Колокола, призывавшие к утренней, уже давно замолкли, ожидая зазвонить вновь к первому часу.
Иван Васильевич в тот день вернулся домой последним. Петр уже спал, а Тимофей перекусил и только что лег. Они не слышали возвращения главы семейства и главы уезда. Только Ольга, беспокойно спавшая, постоянно просыпавшаяся от любого шума и ожидавшая мужа, выглянув в окошко, обрадовалась возращению супруга. Она перекрестилась, вознеся благодарение Господу.
– Ты отчего не спишь, душа моя?
– целуя нежно супругу, спросил Иван Васильевич, когда вошел в их совместную опочивальню.
– Не спалось... как я могу спать, когда ты в такое время по городу разъезжаешь! Не бережешь ты себя, свет мой!