Семь тысяч сто с хвостиком
Шрифт:
Облачившись в стрелецкое платье, взяв пистоли кремниевые, да мешочек с пулями и порохом, Евдоким прошел в конюшню и выбрал кобылу рыжего цвета, крепкую и выносливую, но явно небыструю, да и не собирался он ни догонять, ни убегать. Чуть только забрезжил рассвет Рогожин покинул Тулу и направился к Петровской слободе.
Таким ранним утром на пути ему не встречались ни крестьяне, ни торговцы, ни монахи. Пустынна и безлюдна была его дорога. Дремля в седле он, впрочем, радовался этому обстоятельству. Так было и спокойнее, и для дела надежнее, никто его не видел откуда он выехал, с кем встречался и куда едет. Разбойнички не баловали, и без них хватало нонче грабителей и душегубов.
Недалече от Петровской слободки Евдоким взбодрился и стал держать ухо востро. И вскоре не пожалел об этом.
– Стой! Куды путь держишь?
– раздался сзади зычный бас.
Евдоким остановил кобылу и оглянулся. Из зарослей еще не полностью оголившихся от желтых листьев вышли двое бородатых мужиков. Один был роста огромадного и бас у него был раскатистый. Второй казался помельче, но все одно побольше Рогожина. Мужики были вооружены пищалью и пистолем, а за поясами торчали сабли без ножен.
– Здорово, православные!
– стараясь быть непринужденным поприветствовал их Евдоким.
– Здорово, здоров. Куды едешь?
– повторил свой вопрос громила.
– Э, так в Петровскую слободку...
– На кой?!
– Сказывают собирает сын боярский людишек супротив воеводы нашего...
– А тебе зачем туды?
– А что, разве сыскивают токмо черносошных или монастырских? Слыхивал я и казаков зовут, и стрельцов...
– Зовут всех, но как нам понять по какому ты делу едешь? Может ты воеводский засланный? Приехал разузнать, да воеводе доложить?
– А коли нет? Как ты узнаешь по какому делу я еду? Бумаги и грамоты у меня нет никакой, ни от воеводы, ни от его Шеина... А ты раскинь умом своим, коли был бы я заслан воеводой то на кой мне рядится в стрелецкое платье? Проще уж облачится в рванье, прикинуться черносошным али крепостным. Ведь разумею же, что мой кафтан вызовет у такого, как ты подозрение.
– Верно все гутаришь, но сумления у меня все остались. Нет веры у меня к тебе!
– Так ты меня сведи к сыну боярскому Акине Шеину. Пущай он спытает, кто я есть, засланец, али нет.
– Ладно, идем!
– наконец решил великан, почесывая затылок, и повернулся к своему собрату.
– Никодим, сведу я его в слободку и мигом сюды вернусь.
Никодим молча кивнул в знак согласия и поплелся опять в кусты в свой секрет. Громила же взял кобылу Рогожина под уздцы и повел ее, а вместе с ней и ее седока по дороге в сторону слободки, до которой оставалось еще около версты. Но несмотря на это расстояние на их пути стали появляться шатры и шалаши, собранные из еловых и сосновых веток. Возле них горели костры, у которых спали или сидели люди. На некоторых кострах готовилась еда, в больших котлах что-то варилось и порой легкий ветерок доносил до чуткого носа Евдокима аромат
– подумал Евдоким, но постарался не подать виду, так как его сопровождающий внимательно следил за ним, замечая, куда смотрит всадник и пытаясь понять, о чем тот думает.
– А у вас народу много!
– присвистнул Рогожин.
– Много, много! Так просто нас не одолеть. Так и скажешь своему хозяину.
– Слушай, я не служу воеводе и не собираюсь доносить никому, потому, что ежели узнают о том, что я пришел сюды, то меня за измену и казнят первого. Я пришел на вашу сторону и готов привести с собой еще несколько десятков стрельцов! Все мы также серчаем на воеводу и не желаем служить под ним!
– Тама посмотрим, взаправду ты гутаришь или нет! У нас есть умельцы, что хорошо выспрашивают и допряма завсегда дознаются.
– Вот и славно!
Пока они перепирались дорога привела их в слободку. Пройдя мимо белого недавно отстроенного храма с золотыми куполами, они свернули налево и, пройдя еще сотню другую саженей, остановились перед воротами большого дома, первый этаж которого был каменным, из того же камня, что и храм. Громила постучал и через мгновение ворота приоткрылись и в проеме показалась белобрысая голова молодого мужчины. Лицо его было гладко выбрито, так, что Евдоким не заметил на нем ни щетинки.
– Што тебе?
– спросил мужчина с явным польским или украинским акцентом.
– Вот лазутчика привел, словили подле секрета. Гутарит, что пришел сам до Акини Шеина, - недовольно пробурчал громила.
– Добре, - печально проронил белобрысый, - стой тут. Доложу.
Ворота закрылись и Евдоким услышал быстро удаляющиеся шаги, потом хлопнула дверь.
– Боязно в дом пускать? И на порог даже не пустил, - прошептал Рогожин, косясь на громилу.
– А ты как хотел!
– Погреться хотел, промерз я, аж из самой Тулы еду.
– На костре тебя погреют, когда пытать будут, - криво усмехнулся сопровождающий Евдокима.
– Не. На костре не хочу, а вот возле печки не откажусь, да еще бы хотел, чтоб и накормили, а то с вечера ничего не ел!
– Я смотрю ты либо глуп, либо храбр, - сказал громила, удивляясь спокойствию Евдокима.
– Как кличут-то тебя?
– Ивашкой, Зверевым...
– По душе мне твое спокойствие, Ивашка. Тут давеча одного словили лазутчика, так он и слезы лил и мольбы кричал, ничего ему, вестимо не помогло, но и не жалко было такого. Тебя мне будет жалко...
– Меня ты не жалей, о себе подумай!
Верзила не успел ответить, потому что ворота вновь отворились и тот же белобрысый пропустил их во двор дома. Они вошли и тот кивнул головой в сторону крыльца дома.
– Акиня Петрович ждет в доме. Идем за мной.
Вслед за белобрысым они прошли в дом, там он обыскал Евдокима и отобрал у него его пистоли, что прятались под кафтаном и саблю, висевшую в ножнах. Потом он провел их в комнату, где сидел сам боярский сын, а с ним еще какой-то человек. То был Адам Кисель, но Евдоким его видел впервые и не знал его имени.