Семь удивительных историй Иоахима Рыбки
Шрифт:
Угорел он все-таки, дьявол, и мы долго ждали, что будет. Донесли его до забоя. Если у него начнется рвота — все в порядке. Если нет — его песенка спета.
Началась рвота. Я поддержал его голову. Теперь уже все в порядке. Кухарчик спасен!..
— Дурень ты, дурень! — добродушно выговаривал я ему, когда он давился, стонал и задыхался. Все наклонились над нами и таращили в удивлении глаза.
Потом я уложил его. Под голову подсунул пиджак. Он тяжело дышал, но уже был в сознании. Глаза у него были закрыты.
— Спасибо тебе, — через
— Лежи, чертов дед, и не скули! — дружески обругал я его — Ведь тут речь идет об Ильзе! — добавил я.
— Ильза! — умиленно прошептал он, и из-под опущенных век выползли две крупные слезы.
— Ну, видишь, чертяка! — ворчал я.
— Ильза… Ильза… — с трудом бормотал он.
— А теперь лежи тихо! И вы тоже! — прикрикнул я на всех.
Меня рассмешила их покорность. Они послушно легли на свои жесткие постели, вертелись, переворачивались с боку на бок и затихли, как примерные дети.
Я снова поглядел на часы.
С того момента, как мы спустились, прошло пятнадцать часов! Пятнадцать часов нас отделяет от мира бушующая стена пожара!
А их все нет и нет! Может, спасательные команды уже отступили? Может, через минуту остановят вентилятор — и тогда смерть?.. А, пусть все катится к черту!..
Не хотелось мне умирать в этом проклятом штреке, как крысе, запертой в коптильне! У меня позади бессчетное множество приключений, смерть не раз заглядывала мне в глаза, и всегда я оставался цел и невредим. А теперь мне предстояло медленно издыхать в дыму! Да к черту все это!
Я злился до бешенства.
То, что Кухарчик поддался страху и полез в дым, я понимал. С таким страхом, страхом беспомощности, я не раз сталкивался хотя бы на итальянском фронте! Или в концентрационном лагере! Такой страх лишал человека разума, сводил с ума.
Бедняга Кухарчик убедил себя, будто спасется от смерти, пройдя сквозь дым. А впрочем, черт его знает, что он думал! Скорее всего, вообще не думал!
Людей, казалось, доконало это происшествие. Они снова постепенно засыпали. Теперь я уже был уверен, что никто из них не станет безумствовать. Три лампы я погасил, две оставил и подвесил их на крюках к стоякам. Мрак уплотнился и обступил нас черной стеной.
Я насторожился, потому что придавившую нас тишину прорезали еле уловимые звуки. Я стал искать причину удивившего меня шума и обнаружил, что Остружка лежит на спине, сложив руки на животе, словно для молитвы, и губы у него шевелятся. Я напряг слух — молится!.. Пускай его молится!
Чтобы не уснуть я встал, взял лампу и не спеша пошел в глубь штрека. Я подумал: пойду медленно, очень медленно, пока не дойду до десятой перемычки. Проверил время. Мы тут уже шестнадцать часов без нескольких минут.
Я шагал, пригнувшись, и тянул носом воздух. Чистый-то чистый, только пахнет, как в коптильне. Неприятный этот запах усиливался по мере приближения к десятой перемычке. А может, надо было разобрать перемычку в одиннадцатом ходе?
Я дошел до перемычки и остановился.
И пока я стоял перед живой стеной дыма, вползающего в тоннель, меня вдруг стало одолевать странное желание успокоиться раз и навсегда, войти в полосу дыма и покончить с собой.
«Дурак! Дурак!» — мысленно ругал я себя.
Я услышал за спиной шаги. В глубине штрека увидел свет, плывущий из забоя. Что за черт? Неужели опять кого-нибудь обуял страх?
— Кто идет? — крикнул я.
Человек с лампой не ответил. Свет медленно приближался. Передо мной стоял Кухарчик.
— Что вы тут делаете? — неуверенно спросил я, заподозрив, что он собирается вторично лезть в дым.
— Ничего! Захотелось быть с вами… Так как-то легче на душе… Знаете, это я из-за Ильзы… Как вы думаете. Рыбка… — Он не закончил, потому что мы услышали какой-то размеренный, очень слабый треск из самой гущи дыма.
— Что это? — спросил Кухарчик.
— Не знаю! Пожалуй, спасательная команда!
— Иисусе! Мария!
— Тише, тише! Может, и не они…
Он затих, подался вперед, приложил к уху ладонь и слушал. Я сделал то же самое. Треск приближался, явно приближался, становился все отчетливее, громче! Значит, все-таки люди! Спасатели!
Нас лихорадило от волнения. Мы напряженно ждали. Хотя штрек здесь прямой, свет ламп мы не увидим, они утонут в дыму. Ведь люди идут на ощупь. И снова мне вспомнились «Слепые» Брейгеля. К черту Брейгеля!
Вот! Из черноты дыма медленно вылущивается пятно света. Потом другое, третье… Первое пятно растет, меняет цвет. Грязный темно-коричневый цвет превращается в рыжий, потом в желтый… Из дыма вынырнул человек в маске, за ним второй, третий, четвертый, пятый… В масках они выглядели, как чудища с длинными свиными сморщенными рылами. Вместо глаз — выпуклые стекла. Держатся за канат. Идут, словно не веря, что выбрались из дыма. Видно, что они страшно измучены.
Наконец вышли, остановились возле нас. Первый поднял лампу и осветил нас. Потом медленно отстегнул ремешки на затылке и снял маску. Вспотевшее человеческое лицо. Губы стиснуты, в глазах упорство.
— Живы? — спрашивает, и голос у него какой-то хриплый.
Остальные спасатели тоже снимают маски.
— Живы? — восклицает кто-то из них.
— Живы! — ответил я. — Все живы!..
— Черт подери, а мы думали, что не дойдем! Мы уже двадцатая команда. Все отступили…
— Но нам проложили дорогу! — Это заговорил старший. Лицо молодое и гордое. Замечательное человеческое лицо! — А где все ваши? Должны быть еще трое!
Они в забое. А Вильк из пятого штрека?
Их спасла тринадцатая команда часа четыре назад! Ну идемте! У нас для вас аппараты и маски… — добавил он и пошел вперед. За ним спасатели. Мы стояли, будто зачарованные, не веря своим глазам.