Семь утерянных драхм

Сенькин Станислав Леонидович

— Ладно, хорошо. — Я подождал, пока Михаил поговорит по телефону с Инарой и сядет в машину, а затем вставил ключ в замок зажигания. Мы тронулись.

— Я просто не хотел говорить про эти вещи при ней. Ты сейчас поймешь почему.

Было уже темно. Мы проехали первый светофор. Я осторожно прервал молчание:

— Инара рассказала мне про твоего отца, что его убил этот Босяк, и про твою несчастную мать. Мне очень жаль.

Михаил, помолчав, продолжил:

— Инара многого не знает. Например, за что этот подонок убил отца. Что тебе она сказала про это?

— Ну… что Босяк пробрался в твою квартиру, чтобы отомстить. И… что твой отец как раз приболел, и остался тогда дома.

— И?!

— Ну… этот негодяй ударил его по голове монтировкой. Мне очень жаль,

Миша. Я ведь знал его. Он был очень добрым.

— Не таким уж он был и добрым. — Михаил натянуто улыбнулся. — Вот только убили его за икону «Споручница грешных». Босяк рассчитывал найти её в нашей квартире.

— Как?! — Я чуть было не выпустил руль из рук. — Так вы же вроде бы вернули икону храму?!

— Вот именно, вроде бы! А на самом деле, мы тогда отдали отцу Артемию другую икону. Подожди, не перебивай. Дело в том, что Мороз не захотел отдавать оригинал иконы. Я, кажется, говорил тебе, что он сидел дома, обложившись книгами. На самом деле, он не просто изучал православное искусство, а заказал копию этой иконы у одного мастера.

— Зачем?

— Этого я до сих пор не могу понять. Сам Мороз говорил, что он хотел оставить ее себе как память о прадеде. Эта икона на самом деле была семнадцатого века — очень древняя и очень дорогая. Тот прихожанин не знал, что именно он дарит храму, а Босяк и Ахмет знали. Поэтому и украли её, а все остальное унесли только для вида. Может быть, лишь позолоченный потир они продали, а остальные иконы лежали где-то в ящике. Это была древняя чудотворная икона. Конечно, никто не принимал в расчет её чудотворность, но на Западе коллекционеры дорого готовы заплатить за образцы «древнерусской живописи». Мороз все продумал хорошо. Он тянул время, успел заказать подделку. Затем подбил меня вернуть её в храм, но он не учел одной вещи. Дело в том, что Босяк с Ахметом были профессиональными «клюквенниками» — так называют на уголовном жаргоне воров икон. И они, по роду своей деятельности, понимали в иконописи гораздо лучше отца Артемия, который так и не смог разобраться в подделке.

— Ах, вон оно что! Так значит, вы отдали отцу Артемию подделку?

— Вот именно. Скажу больше — это была очень хорошая подделка. Она смогла ввести в заблуждение всех, даже отца Артемия, но только не опытных «клюквенников» Босяка и Ахмета.

— А как же искусствоведы?

— Им никто не давал икону на экспертизу. Сам рассуди — отец Артемий её признал, наш рассказ и мой дневник, будь он неладен, послужили доказательствами в милиции для построения уголовного дела. Всё было нормально. Я тоже ничего не подозревал, Мороз оказался хитрым типом. Вот только Босяк с Ахметом были не тупее его, они как-то пришли в храм великомученицы Екатерины и сразу всё поняли.

— И что потом?

Михаил насупился. Я краем глаза смотрел на него, краем глаза — на дорогу. Я понимал, что ему было очень тяжело говорить об этом…

— Потом? Они же видели мой дневник, знали, как меня зовут, где я учусь. Конечно, воры понимали, что нас было двое, так как они нашли наши рюкзаки. Но они думали, что это были два школьника. Морозу ведь было уже восемнадцать. Почему-то Босяк был уверен, что оригинал иконы находится именно у меня. Он даже считал, что таким образом судьба дала ему шанс забрать дорогую «доску», что ему «подфартило», недаром у него была и другая кличка — «фартовый».

— Но ему не подфартило!

— И не только ему. Его глупость дорого всем обошлась. Мороз чего тогда юлил у следователя — он, якобы, боялся, что преступники с нами расправятся и просил не афишировать, что мы принесли икону. Но когда Босяка и Ахмета схватят он, мол, был готов дать против них показания. Я, разумеется, только поддакивал ему, потому что за малостью лет и слабоволию не имел собственного мнения. Поэтому воры всего не знали. Все что у них было — это дневник. Они, правда, рыскали возле храма и узнавали информацию у старух-прихожанок. Разузнали, что в храм приходили два пацана и принесли икону. Но что этого могло им дать, кроме того, что они уже знали? Тогда Босяк решил забраться ко мне в квартиру и выкрасть подлинник, который, как он думал, хранился у меня.

Он решил это сделать один, с Ахметом они к тому времени рассорились и разбежались в разные стороны. Босяк думал, что я не решусь обратиться в милицию, и мои родители тоже. Он хотел оставить письмо для моих родителей — о том, что я подделал икону. Чтобы они не обращались в милицию. Ему, глупцу, казалось все это умным. Но в итоге — произошла трагедия. Под руку попался отец. Этот подонок не вызвал скорую помощь, хотя это могло бы спасти жизнь моему отцу. Когда он вырывал шнур телефона, оставил второпях отпечатки пальцев. Запаниковал. Поэтому его и повязали. Я тогда долго не мог понять, почему Босяк решил забраться к нам в квартиру. Сам Босяк тоже на следствии ничего не говорил. Только что хотел отомстить мне за то, что я когда-то выкрал у него икону. И вот — через месяц после суда над Босяком и Ахметом ко мне подошел Мороз и во всем признался. Совесть не выдержала. Разумеется, я был взбешен. Но скоро отошел. Покаяние Мороза было столь искренним, а жестокая глупость Босяка столь очевидной, что я быстро оттаял. Но все равно я настоял, чтобы мы с Морозом отвезли подлинник отцу Артемию в храм. Так как Мороз искренне осознавал свою вину, он ломался недолго. — И мы в третий раз поехали на электричке по знакомому маршруту. Отец Артемий принял нас очень ласково, он слышал об убийстве моего отца, ведь сам присутствовал на суде, и сказал, что будет за него постоянно молиться. Тогда Мороз и рассказал ему всю правду о подделке иконы. Священник тогда не показал и виду, что заинтересовался. Он опять провел нас в трапезную и велел Петровне покормить нас. Через полчаса приехал наряд милиции и забрал Мороза. Потом были суд и срок. Вот, собственно…

— Подожди-подожди! — Я нервно остановил машину на красный свет светофора. — Ты хочешь сказать, что Мороза посадили? Но Инара мне ничего об этом не говорила.

— А Инара ничего и не знает.

— Почему ты ей ничего не сказал? Она же тебя так любит! На мой взгляд, эта история если не оправдывает, то хотя бы объясняет твою нелюбовь к священникам. Правда, мне непонятно, почему ты винишь одного отца Артемия в том, что Мороза посадили? Ведь Мороз на самом деле виноват. Не подделай он икону, твой отец был бы жив, и вся твоя жизнь пошла бы совсем по-другому. Почему ты винишь священника, а не Мороза? Или тебя тоже преследовали по суду?

— Да меня-то никто не преследовал. Понимаешь, Дим, меня поразило, что Мороз пришел ко мне и всё рассказал. Ведь он мог просто предать всё забвению. Он совершенно спокойно мог продать икону и выручить большие деньги. А он, несмотря ни на что, пришел ко мне и всё рассказал. Ведь это поступок?

— Пожалуй, ты прав. Это настоящий поступок. Значит, этим он тебя и обезоружил. А вся твоя неизрасходованная ненависть за убийство отца вылилась на отца Артемия.

— Ты, Дима, конечно же, будешь защищать священника. Конечно, по закону обывательской логики он ни в чем не виноват, но с точки зрения духовной — отец Артемий убийца, потому что он убил во мне веру.

— Ой, прекрати! — Я рассмеялся. — Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Если бы ты знал, как часто мне приходится сталкиваться с подобными явлениями. На вопрос, почему люди, считающие себя верующими, не молятся, не постятся и так далее, многие отвечают так: «Да вот батюшка нам не нравится», или еще что-нибудь в этом роде. Знаешь, кто на самом деле хочет угодить Богу, — тот ищет для этого возможности, а кто не хочет, — тот ищет причины, чтобы этого не делать, и самооправдания.

— Ты так считаешь?

— Да!

— Ну, тогда ответь мне на вопрос: почему я, чей отец был убит, смог простить Мороза, а священник — нет?! Что ему стоило не ходить в милицию, ведь он знал, чем это всё могло обернуться для Мороза? Взял бы и поставил настоящую икону в киот и дело с концом. Что, не мог простить, что ему так и не нашли потир, который подарил ему на Пасху Тимофей Иванович? И как мне теперь прикажешь ходить на исповедь? Получается, что отпуская мне грехи, священник в то же время может выдать чужую тайну следственным органам? Так, что ли?! Ты, Дима, говори да не заговаривайся! Ты, знаешь, чем я сейчас занимаюсь?!