Семь я
Шрифт:
Алексей знал, что Мария уже была замужем, но её муж исчез - был убит по приказу той же группировки, которая расправилась с его отцом. У Марии остался ребёнок - инвалид детства. Другая женщина на ёе месте бросила бы дитя и уехала из страшного города, но Мария цеплялась за сына, как за опору в этом холодном мире. Сын и жизнь для неё были нераздельны.
Сегодня Алексей хотел поговорить с ней о том, как она перенесла убийство мужа. Хотелось ли ей мстить? Или она смогла простить тех, кто лишил её всего? Алексея мучили эти вопросы - неотвязно, горько, глубоко.
Когда Алексей постучал
Пропустив Алёшу в комнату, Мария села перед ним на небольшой диван и несколько минут просидела молча.
Алексей также боялся первым вступить в разговор.
Наконец Маша тихо спросила:
– Он умер сразу?
– Да, - ответил Алеша, глядя под ноги.
– Убийца стрелял метко.
– Мой Паша тоже долго не мучился. Как сказали врачи, пуля проникла прямо в сердце. Даже крови почти не видно было, только красное пятнышко на военной куртке - он ведь военным был...
– Подожди, - прервал Алексей слова Маши.
– Я одно хочу узнать: как ты пережила это? Тебя хоть утешить кто-то мог?
– Утешения, Алеша, - это как гипс при переломе: они изолируют душу от мира, движениям мешают, но под гипсом она выздоравливает - тихонько так. Знаешь, самое трудное - это снять гипс вовремя... Когда-то от утешений надо и отказаться...
– Тебе легко говорить, у твоей судьбы был закрытый перелом, а у меня - открытый... Тут утешить может только одно - месть. Надо идти, как говорится, в бой, наступать надо!
– горячился юноша.
– А наступление, Алёша, - это тоже бегство, только в обратную сторону. Это бегство от собственного страха. Перестань бояться, и тебя не потянет в драку. Вот так!... Агрессивность, Алёша, - это знак трусости. Терпение - черта смелого человека...
Глаза Марии наполнились странным слепым сиянием. Она говорила законченными, ёмкими фразами, хотя обычно еле могла связать пару слов. Но Алексею чувствовалось, что каждая новая фраза рождалась у неё с болью, - она болела истиной, как гриппом. Много бы она дала, чтобы излечиться от этой болезни, но это было не в её силах: Мария не искала этой боли, боль сама нашла её.
Алексей не слушал Машиных речей, а только следил за её интонацией - смиренной, тихой, но крепкой. Что-то огромное и беспощадное, как колесо, поворачивалось в нём.
– ...Драться хочу с Сапоговым. Истребить его. Да так, чтобы никто о нём потом и не вспомнил! Ненавижу! И ты его ненавидишь, он ведь мужа твоего убил! Разве нет?...
– почти кричал Алёша.
– Да, ненавижу. Но мстить не пойду. Мне ведь тоже жить охота... А тебе разве не страшно, что они убьют сначала твою маму, потом дядю, потом тебя, да и меня, может быть? Не страшно?
– тихо, но сурово спросила Маша.
– Месть важнее!
– возбужденно кричал Алексей. Его лицо приобрело горячечно-красный оттенок.
– Кровь за кровь - только так! Да пусть весь мир провалится, лишь бы Сапогов наконец был по стенке размазан!
– Да, но...
– А ты не понимаешь - молчи-и!!!
Мария
Трудно было представить, что этот младенец когда-то научится говорить и понимать происходящее. Его глаза светились злой, напряжённой пустотой.
Алексей молча привстал со стула, повернулся к Марии, кротко поцеловал её в щеку и ушёл, не сказав ни слова. В его душе было пусто.
Только на улице острая, как молния, мысль промелькнула в его сознании: надо мстить!
Теперь он был уверен в этом на все сто процентов.
* * *
Алексей посетил тайную сходку шайки Клавдия. На ней присутствовали разные люди, объединённые только ненавистью к Сапогову, - романтичные юнцы и циничные торговцы, авантюристы всех мастей, русские патриоты и представители других народов.
Одним из них был молодой человек по имени Рустам, наполовину чеченец, наполовину татарин, - высокий, с постоянно взъерошенной шевелюрой. Он любил шутить по поводу своей причёски, которую из принципа не желал привести в порядок: "Лохматость у меня повысилась, но лапы и хвост ещё не отвалились". На его руках постоянно появлялись мелкие ранки, - он был столяром, и лучшим развлечением для него была резьба по дереву. На лице Рустама, почти всегда небритом, виднелись следы от прыщей, да и сейчас между его бровями, как третий глаз, краснел огромный прыщ. Его зрачки были чёрными, словно нарисованными китайской тушью, и этот взгляд был способен заворожить любого. Рустам отзывался о своём взгляде так: "Когда ночью все спят, я не сплю, и ночь зашла мне в глаза".
Разговаривал он много, всегда с пафосом, часто без какого-либо смысла. Он был склонен к философии, вернее, к тому, что называл философией, - вечным размышлениями о судьбах мира, России, ислама. Эти мысли он записывал мелкими каракулями в объёмистые тетради, которые почти сразу выбрасывал.
В сущности, Рустам был безобидным чудаком, каких всегда много в переломные годы. Но у него была неприятная черта: он любил выпить. Напившись, он мог полезть в драку с первым попавшимся прохожим. Поэтому милиции парень был хорошо известен.
Как заключил Алексей, такой человек был крайне бесполезен для группы Клавдия. Однажды юноша поставил перед дядей вопрос: зачем ему нужен тот, кто может быть только слабым звеном в крепкой цепи? Дядя в ответ хитро улыбнулся и протянул Алексею зелёную тетрадь, исписанную мелким почерком, - одно из сочинений Рустама. "Прочти, и ты поймёшь, что, кроме как у нас, ему нигде делать нечего", - сказал дядя.
Алексей погрузился в чтение.
Отрывок из тетради Рустама