Семь я
Шрифт:
– Взгляни вверх, - сказал голос из-за левого плеча, и Алексей поднял голову.
Вверху, над тонкой плёнкой, прикрывающей ад, на фоне багрового зарева поднималась многоцветным полукольцом радуга...
Радуга - над адом!
Быть может, если бы грешники могли видеть, что осеняет их с высоты, сами муки бессмертия не были бы страшны для них?...
Алексей почувствовал, как некая могучая рука, - возможно, рука чёрного ветра?
– подхватывает его тело и поднимает ввысь, туда, где еле брезжит свет неразличимой ещё во мраке луны, - к радуге, к радуге. Дух захватило в груди Алексея от этого быстрого движения, от стремления
Звёзды били его по лицу, как мелкие градины; дождь времени омывал его тело, становившееся всё более бесплотным. Снизу вверх, снизу вверх, сквозь природу, сквозь мрак телесный и душевный, к свету, к свету вечной, кроваво-красной луны! К луне, подобно кошачьему глазу, озаряющей колоссальный, непрерывно движущийся пейзаж жизни, становления и умирания, к луне, очищающей и освобождающей ночные души!...
Вот наконец Алексей приблизился к радуге. Рука чёрного ветра уже не держала его тело, - оно само парило в воздухе. Вот рука Алексея дотронулась до радуги, - как мечтал он в детстве потрогать её! Радуга оказалась твёрдой, лучи, образовывавшие её, были крепче мрамора.
Внезапно Алексей почувствовал, как радужные дуги начинают притягивать его тело, и вот уже он распластан по холодной поверхности гигантского радужного моста. Вот гвозди, подобные гвоздям распятия, летят к нему, приближаются к кистям его рук - и зависают в воздухе на расстоянии какого-то вершка от его кожи, грозя вонзиться в живую плоть, если она хоть чуть-чуть пошевелится...
...И вот оно, наказание, ожидающее за гробом Алексея и все души, родственные ему, - висеть вечно над пропастью, распяв себя на радуге, символе надежды, любви и веры, залоге спасения, не сметь пошевелиться под угрозой неимоверной боли - и видеть с высоты муки слепых человечков, страдающих только от своего незнания, мочь крикнуть им о спасении, уготованном для них, - и не сметь сделать этого от страха, что гвозди Христовы вот-вот вонзятся в ладони! И это - удел святогрешной души человеческой, уготованный ей всего лишь на одну Вечность, всего лишь на веки веков, - на веки веков!
А рядом с Алексеем распяты другие люди, другие страдающие грешники, - скольких из них он видел на портретах в школах, музеях и библиотеках, книги скольких из них он читал, плача от умиления, музыка скольких из них высекала огонь из его груди! А теперь - все они распяты, распяты на радуге, на знамении надежды, их же усилиями воздвигнутой над адом...
Неожиданно в ушах Алексея послышался звон, словно серебряные колокольчики зазвенели где-то сверху. Тонкая, изломанная фигура, одетая в чёрное, в развевающейся, как саван, накидке, с красным цветком в петлице на груди и с красными бантами на остроносых туфлях, шла навстречу ему по мраморному воздуху, и от каждого шага её воздух звенел, звенел серебряным звоном.
"Это он,– подумал Алексей, - ради него я пришел сюда", - и замер, вглядываясь в его глаза.
Глаза незнакомца смотрели, как будто извиняясь, но вместе с тем тая угрозу, совсем как у дядюшки Алексея.
– Зачем ты показал мне всё это?
– спросил Алексей у чёрного человека.
– Ты и так видел всё это - сердцем, - произнес человек танцующим голосом.
– Ты уже давно находишься в этом мире, как и все они, - он обвел рукой распятых рядом с юношей.
– Они сами захотели этого, они сами строили эту радугу, чтобы помочь людям, и сами обрекли себя на муки распятия. Кто хочет быть звездой, тот должен быть готов сгореть, - усмехнулся
– А как они могут спастись отсюда?
– спросил Алексей запинающимся голосом.
– Это только они сами могут понять. Я тоже был одним из них, пока не освободился...- прозмеил чёрный человек, улыбаясь одной половиной рта, - и растворился.
"Почему он не может улыбнуться по-настоящему, так, как смеются счастливые люди?" - подумал Алексей и вдруг внутренне содрогнулся, вспомнив слова, родившиеся когда-то в споре с дядей: "улыбнись тьме, и она станет светом".
Вот оно! Вот оно, спасение! Надо просто улыбнуться тьме, - и свет воссияет сквозь неё! А без тьмы и свет был бы невозможен, его просто не с чем было бы сравнить... Не было бы формы, не было бы движения, не было бы жизни! Улыбка - вот ключ от бытия! Улыбнись!
– твердил себе Алексей, и свет открывался ему - изнутри. Он вытягивал непослушные губы, пытаясь улыбнуться, и чем больше он это делал, тем яснее понимал, что полукружие радуги - это тоже перевёрнутая улыбка, чья-то вечная улыбка, только этот кто-то смотрит на наш мир снизу вверх, в обращённом с ног на голову виде...
Всё кончено. Гвозди отлетели от рук Алексея, и свет луны ударил ему в глаза. Теперь он видел её, видел луну, сверкающую над миром, и луна не была неподвижна, - она струилась, двигалась, по её поверхности струились потоки белого, вязкого света, и тонкая ниточка тьмы делила луну на две половины, чем-то похожие по очертаниям на гигантские запятые...
– Я восхожу. Восхожу к луне, - громко повторил Алексей, и вдруг, не просыпаясь, понял, что спит, что нечто очень важное он только что понял во сне и сейчас проснётся. Последним движением губ он послал воздушный поцелуй луне - и вопреки своей воле, но подчиняясь законам яви, поднял веки. В глаза ему ударил ослепительно яркий свет сентябрьского солнца.
* * *
Алексей лежал в постели в квартире Маши, в мучительно неудобной позе, запрокинув голову. Подушка его была сброшена на пол, одеяло сбито. Видно было, как метался несчастный человек во сне... Хозяйка квартиры сидела невдалеке, на кресле, и зашивала порванную рубашку Алёши. По её лицу и глазам было видно, что она всю ночь не могла уснуть и взялась за работу, чтобы спастись от тяжёлых мыслей.
Алексей поднял голову, словно пытаясь что-то спросить, но не смог и опустил её снова. Мария заметила это и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкой и искусственной, - так же улыбался ночью человек в чёрном. Но в Машиной полуулыбке не было угрозы, только одна бесконечная растерянность.
Маша попыталась заговорить: "Вот, так... И в тебя стреляли..."
– Нет, Маша, - глухо сказал Алексей.
– В меня не стреляли. Это не моя кровь была. Я сам убил...
Маша замерла. Весть, принесённая Алексеем, медленно проникала в её сознание. Игла в пальцах Маши продолжала двигаться, но разум не управлял её движениями, - вот иголка уколола палец женщины, и выступила кровь, но Маша не заметила этого.
Алексей следил онемевшими глазами за тем, как маленькие капельки крови падают на его белую рубашку, и не давал себе полного отчёта в происходящем, - он не понимал, где кровь, а где вишнёвый сок, где смерть, а где жизнь, где беда, а где счастье. Тишина, страшная, леденящая тишина овладела им, Машей, этим домом, городом и страной, и всё выше и страшнее становился пронзительный голос этой тишины.