Семь я
Шрифт:
...Это было давно, в эпоху сталинского "переселения народов". Ещё гремели на Западе залпы войны, ещё дымились печи Освенцима, а по просторам России, там, куда не дотянулись германские войска, и там, откуда они недавно были изгнаны, от линии фронта на Восток шли поезда, - тяжё лые, мрачные поезда, полные людей, которые, по мнению вла сти,
Поезда везли бывших жителей Кавказа, Крыма, Поволжья, и вместе с этими людьми, их семьями, соседями, друзьями и врагами ехали человеческие чувства, мечты, робкие мысли о будущем, боли и маленькие радости, тревоги и надежды, - то, что на языке философов именуется душой.
В вагонах было темно и неуютно. Т ряска могла напомнить качку ковчега во время Всемирного потопа.
В полумраке глаза ехавшей в поезде чеченской девочки могли р ассмотреть грубые, небритые, стё ртые су дьбами лица, склонё нные вниз и упорно рассматривающие что-то на освещё нных пятачках пола под ногами. Никто не говорил вслух, - все молчали, словно всё , что можно было сказать о происходящем, уже сказано или будет произнесено когда-то потом. Только изредка один из сидящих мог смачно ругнуться по-русски, словно отвечая своим мыслям, но после этого все окружающие, словно связанные обетом молчания, поворачивали к нему свои лица - и ругнувшийся опускал голову и виновато замолкал.
Да и о чё м было говорить, когда охранники, такие же мрачные, но более властные люди, всегда были рядом и могли быстро пресечь любое проявление неповиновения?...
Всё и так ясно, без слов. Болтать здесь не о чем. Можно только думать, мучительно думать, а вернее - отстранившись от с ловесной суеты, от любых чё тких мыслей, прислушиваться к чему-то, происходящему глубже сознания, глубже души, в корневых сферах жизни . Прислушиваться к постепенно нарастающему чувству обиды и вражды, которые ещё долго не выветрятся из сердец этих странников , их детей, и внуков, и правнуков .
Двенадцатилетняя чеченская дев очка, ехавшая в вагоне с родителями, была беременна - от одного из охранников поезда. Ребенок ещё не понимал до конца, что с ним произошло, только по взорам чёрных глаз родите лей могла будущая мама осознать, что случилось . Соблазнитель изредка взглядывал на девчонку, зло и тупо, как всякий преступник смо трит на того, перед кем виновен. Н ебритая
Впрочем, скоро предстояла высадка чеченцев в широкой южносибирской степи, на границе с Казахстаном, и кавказская семья, с которой этот солдат невольно породнился, должна была исчезнуть из его жизни, чтобы вспоминаться потом, в старости, грязным пятном плесени на черствеющей, как хлебная корка, памяти.
Высадка произошла в холодном октябре. Для чеченцев не было приготовлено даже палаток - их просто выбросили среди степных просторов, на берегу начинающей стынуть реки, где на километры вокруг не было ни одного человеческого поселе ния. Но воля к жизни взяла своё. Постепенно возникли маленькие странные домики, скорее похожие на шалаши, и что-то вроде кавказских саклей. Народ, привыкший к трудным условиям жизни, осваивался здесь, в среде, где он был оставлен вымирать.
Правда, трудно было зимой, когда от непривычных морозов начали один за другим погибать родственники беременной девочки, - сначала дядя, потом мать. Но её отец был силён и крепок, он смог сберечь дочь среди рус ских снегов. Будущий ребенок всё чаще давал о себе знать, девочку постоянно тошнило, она плохо спала по ночам. Всё поселение сплотилось вокруг неё , берегло будущую маму, словно младенец был символом продолжения жизни для всей горстки затерянных в сибирских просторах людей.
Зима миновала, пролетела и немногим отличавшаяся от неё холодная весна. В начале июня девочке пришла пора родить. Отец и оставшиеся в живых родст венники очень волновались за неё , следили, как бы она не потеряла ребенка. Но само обновление природы, распускающиеся цветы, белая дымка цветущих яблонь внушали народу веру в то, что самое страшное прошло, что они выжили, война скоро закончится и им предстоит вернуться на родину ...
Но очередная беда пришла оттуда, откуда её не ждали, - кто-то занес в деревню Чеченку холеру. Перв ым, кто умер от неё , был отец девочки. Горько было перенести эту потерю. Ч то-то с тех пор надломилось в душе ребенка, бесслёзная тоска и ненависть поселились в его чёрных глазах.
Холера уносила с со бой всё новые и новые жертвы. Надо было что-то противопоставить этой силе, ополчившейся против людей. Кто-то подсказал мысль: чтобы разогреть кровь и спастись, надо плясать.
И началась странная, потрясающая воображение пляска смерти: люди, уже не знавшие, кто они, - чеченцы или сибиряки, - танцевали кавказские танцы под аккомпанемент ударов в ладони и собственных напевов, танцевали со скорбными выражениями лиц, танцевали - в промежутках между похоронами...