Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
— Съел? — спросил Солдатов побагровевшего Кислова. — А у тебя какое хобби? Водка и «подкидной дурак»!
— Не оправдываться! — приказал Анисимов Кислову. — Покритиковали тебя вполне правильно. А между прочим, у Захара, да будет вам известно, одна из лучших в Арктике коллекций по радиосвязи — тысяч десять карточек, которые он ни при каких обстоятельствах не бросил бы в костер.
— Не теряй времени, Илья, — сказал Белухин, — распорядись насчет дровишек и остального.
Анисимов взглянул на Кулебякина, тот молча взял топор и вышел.
Белухин одобрительно крякнул,
— Вот этого ты
— За правый мотор выслуживается, — снова не выдержал Кислов.
— Чья бы корова, Захар, мычала… — резко бросил Анисимов.
— Я, что ли, во всем виноват?
— Виноватых после будем искать. У кого зажигалки — кладите на стол. Игорь, у тебя, кажется, тоже была?
— У меня газовая, «Ронсон», — Чистяков торопливо достал зажигалку. — Не потерялась бы…
— Мы тебе расписку дадим, — пообещал Солдатов.
— Расскажи подробнее, Георгич, — попросил Анисимов. — Тут мелочи важны, как складывать и тому подобное.
— Да я сам пойду. Анисимов покачал головой.
— Извини, но можешь стать обузой, — прямо сказал он. — А если по дороге схватит? Пойдем мы с Кулебякиным.
— Проклятая нога, — виновато сказал Седых. — Бесполезным я стал, Матвеич.
— Мы с тобой еще повоюем, — с неожиданной лаской отозвался Анисимов.
Печку больше не топили — жарко, а без нее стало совсем темно и неуютно. Сначала по углам жгли лучины, но от них шел едкий дым, и в конце концов решили ограничиться одной, которой женщины освещали свой угол.
Они склонились над Лизиным чемоданом, который она потрошила, и тихо, шепотом переговаривались — чтобы не мешать мужчинам. Лиза достала из чемодана широкую белую блузку — «Борис, как раз для твоего флагштока!», повздыхала над туфельками — когда еще их обуешь, похвасталась шелковым бельем — «может, попросим мужчин отвернуться и переоденемся, бабоньки?» Посудачили над тем и над другим, повздыхали, и Лиза хотела было закрыть чемодан, как Анна Григорьевна спросила:
— А для кого приданое, дочка?
— Подружке везу, — ответила Лиза, и, поколебавшись, раскрыла большой целлофановый пакет. — Ребенка ждет.
— Колготочки, пинеточки, — расплылась Анна Григорьевна. — В наше время такой красоты и не видывали.
— Чешские, — с гордостью сказала Лиза.
— Своих нужно рожать, девки пустобрюхие, — сердито упрекнула Анна Григорьевна. — В ваши годы у меня двое за подол цеплялись, а третий на руках сидел. И чего замуж не выходите? Грамотные чересчур, самостоятельные.
— Все это не так просто, тетя Аня, — сказала Невская.
— Чепуха, сложности себе выдумываете! Тебе сколько, за двадцать пять небось?
— Двадцать семь.
— Довыбираетесь… Мужика надо брать такого, какой он в натуре, все они нынче балованные. Дима вон неженатый, парень вполне хороший, работящий.
— Ради бога, тише, тетя Аня, — умоляюще попросила Невская.
— Все они хорошие, когда спят, — сказала Лиза.
— А тебе, Елизавета, Игоря, — увлеклась сватовством Анна Григорьевна. — Скромный такой, красивенький, только на тебя и смотрит. Да и сама ты лакомый кусочек, рвешься из одежи, как тесто из квашни. Повнимательней будь к нему, ключики подбери, он и сам не заметит, как предложение сделает.
—
— Ну и дуры, — Анна Григорьевна в сердцах махнула рукой. — Засидитесь в старых девах, волосы рвать на себе будете. Я свое пожила, вы меня слушайте; за мужика драться надо. И не только до венца, когда он от любой бабы шалеет, главное — потом его удержать, когда дети пойдут.
— Пусть они за нас дерутся, — с неожиданной злостью выпалила Лиза, — уж я-то за них не буду.
— А, послушаешь тебя, непутевую… — скептически заметила Анна Григорьевна.
— Тетя Аня права, — строго сказала Невская. — Так язык распускаешь, что малознакомый человек бог знает что может додумать.
— Ну и пусть думают, — голос у Лизы дрогнул, она отвернулась. — Мне теперь все равно.
— Ты не обиделась? — огорчилась Невская. — Если так, прости, пожалуйста.
Лиза не оборачивалась, плечи ее вздрагивали. Зоя обняла ее, стала гладить по лицу.
— Ну, успокойся…
— До-оченька, — протянула Анна Григорьевна. — И меня прости, недотепу… Для твоего?
Лиза аккуратно сложила приданое, закрыла чемодан. Вытерла лицо, обернулась.
— Я на четвертом месяце, — сказала она.
Мишка — перекати-поле
Удивительные вещи происходят в Арктике! Нет на свете более своенравного края, слишком много стихий разгулялось на макушке зеленого шара, и у каждой свои повадки, свои капризы. Циклоны и антициклоны, льды и подводные течения, пурги, магнитные бури, сияния… Черт в них разберется! Может, в третьем тысячелетии придумают люди такую машину, в которую заложишь перфокарты со всеми этими стихиями, а она уже сама разместит их по полочкам, выжмет из них секреты и каждую минуту будет выдавать непогрешимый прогноз: «В четырнадцать часов ноль три минуты юго-восточнее острова Визе начнутся подвижки льда тчк На мысе Желания в двадцать три часа одиннадцать минут сила ветра достигнет тридцати метров в секунду…» и тому подобное. Тогда, наверное, зимовать в Арктике будет не то что легко и приятно (чего уж тут приятного сидеть неделю взаперти, когда из-за пурги носа не высунешь), а относительно безопасно, что ли, настолько, что с зарплаты могут даже снять полярную надбавку.
Но пока что это такая же розовая мечта (не снятие надбавки, а машина), как фотонная ракета или добыча полезных ископаемых на Сатурне. Средь бела дня при полном штиле вдруг лопаются льды, с бандитским гиканьем и свистом на мирную станцию налетает пурга, самолеты вязнут в невесть откуда возникшем тумане — и начинается борьба за жизнь.
Люди головы ломают — Хоть кричи!
А стихия что-то знает — И молчит… — как поется в самодеятельной песенке.
Шел циклон мимо, всем своим видом показывал — не беспокойтесь, иду стороной, ей-богу, не обману! — и вдруг крутанул хвостом, будто забором отгородил Средний от Большой Земли и арктических аэропортов. На Среднем — безветренно, ясно, каждая звездочка видна, на Луне хоть все кратеры пересчитывай, а в пятидесяти километрах к западу, югу и востоку — стена.