Семьдесят минуло: дневники. 1965-1970
Шрифт:
С другой стороны, на Тайване чету Юнгер неотступно сопровождает турагент, «мистер Чин Чэнь», через него же заказывается и еда в ресторане. Автор кормит филиппинских детей конфетами, сравнивает достоинства отелей, открывает новый мир гостиничного сервиса, радуется еде как одному из основных способов познания мира, восторженно и почти по-детски передает свои впечатления от пассажирского лайнера. Наконец, постоянно пребывает «в поисках видов» и повсюду стремится к «аутентичности» (ср.: Рим, 22 апреля 1968 г.).
В конечном счете, сама судьба заставляет его разделить блеск и нищету современного путешественника. Массовый туризм навязывает свой стиль «рабочего мира» архаичным ландшафтам природы и культуры. Современный турист «пролетает мир как сиамский близнец: как homo faber и как homo ludens, как намеренно безысторичный и как мусический, жаждущий образов человек, то гордясь своим титанизмом, то печалясь о разрушении, которое за ним следует. Чем сильнее, чем мощнее вырастают у него крылья, тем реже он находит то, что угодно для
Кроме того, дневник дает пример превосходного упражнения в зрении для «культурного туриста»: «Путешествуя, в чужом узнаешь собственное». Во многих наблюдениях содержится своего рода ключ, позволяющий разомкнуть чуждое и непонятное. Среди прочего хотелось бы отметить сделанное мимоходом замечание об отношении японцев к старине. «Таким образом, тщательно копируются старинные образцы. Исполнение было тоже удачным, и чтобы оценить результат, нужно сравнивать его не с нашими древними соборами, а с их неоготическими и неоромантическими имитациями» (3-12 августа 1965 г.). Именно так, просто и точно, объясняется феномен, о котором Юнгер мог только догадываться, но который сейчас стал частью повседневности: повышенное и даже навязчивое внимание японских и корейских туристов именно к тем «достопримечательностям», которые современному образованному европейцу с его историческим и герменевтическим сознанием скорее покажутся китчем. Юнгер, говоря его же словами, — «удивительно хороший наблюдатель, которому четверть часа, проведенная на Рыночной площади чужого города, дает больше материала, чем иному — целый год» (о Жане Жионо, запись от 19 сентября 1965 г.).
Итак, разрушение, «опустошение мира» производится не самим человеком — таково убеждение автора. Некое осмотическое движение создает образы и вновь затягивает их в безымянную первооснову. Поэтому Юнгер параллельно с туристическим освоением внешнего мира все интенсивнее занимается темой «нерасчлененного» (das Ungesonderte, das Unvermessene), лежащего в основе всех явлений. С помощью стереоскопической методики это нерасчлененное может быть представлено как нечто образное, как оптический феномен. Воспринятое как бы изымается из временного потока и в какое-то мгновение в отображении проблескивает праобраз (Urbild), в «поверхности» обнаруживается «глубина». Эту игру Юнгер называет словом «приближение»: оно соответствует религиозному, художественному опыту и, в конце концов, мистерии смерти. Приближение (или сближение) к действительности осуществляется двумя способами — через доказательство-демонстрацию гармоничного порядка, который является в богатстве и многообразии явлений, и через опыт священного, всеобъемлющего и непостижимого, из которого все выходит и куда все возвращается.
От ранних эссе и дневников «Семьдесят минуло» отличаются тем, что в них почти нет места для ключевых событий эпохи, вкус к которым так убедительно демонстрировал молодой национал-революционный публицист и создатель эссе «Тотальная мобилизация» и «Рабочий» Юнгер в 1920- 1930-х гг. Сообщения из новостной ленты — убийство Руди Дучке, высадка американцев на Луну — теперь будто преломляются в сложной системе зеркал. Во время студенческих волнений в мае 1968 г. Эрнст и Лизелотте Юнгер гостят на Villa Massimo в Риме. Их круг общения — тот самый «истеблишмент», на который обращен гнев протестующей толпы. Юнгер посещает вечера у германского посла в Ватикане, обедает у принца Отто фон Гессена на Villa Palessina, встречается с французским генералом Мишелем Буваром, писателем Стефаном Андресом и специалистом по маньеризму Густавом Рене Хоккее, наконец, неутомимо осваивает древности Вечного города. Очевидно, «после семидесяти» ему уже не удается вести живой диалог со временем. В самом деле, когда наблюдаешь за действиями сил космического масштаба, занимать моральную или политическую позицию излишне. По этому поводу Юнгер однажды заметил: не имеет смысла размышлять о следующем ходе, если все фигуры летят с шахматной доски в пропасть [1071] .
1071
Цит. по: Schwilk Н. Ernst Jiinger. S. 503.
Надежда на возможное преодоление нигилизма, упование на «Великий переход» (der Grofie Ubergang), происходящий помимо человеческих усилий, составляют основную идею творчества Юнгера, фундамент его «авторства». Поэтому внутри обычной туристической активности он ищет «минуты, когда мы с Землею остаемся один на один, как с невестой в брачных покоях» (it сентября 1965 г.). Не социально-экономические и политические перемены обращают на себя его внимание — его влечет энтомология, интерес к растениям и животным, природным событиям, наконец, к истории Земли. Битники у Испанской лестницы в Риме, правда, тоже удостаиваются упоминания в дневнике; и пусть они не вписываются в систему Линнея, однако их спасает экстравагантный наряд, в котором они хотя бы чем-то похожи на представителей отряда coleoptera.
Готовясь к путешествию, Юнгер не только выбирает для себя круг чтения на ближайшие месяцы, но и запасается инструментами для утонченной («субтильной») охоты, как он называл
Юнгер сетует: мол, современникам с их фрагментарным и калейдоскопичным восприятием действительности далеко до «научных умов XIX столетия, которые хотя бы создали целостное представление о мире» [1072] . В этом отношении фигура Александра фон Гумбольдта носит для него образцовый характер. Гумбольдт — «великий учитель», для него «мир еще цел».
1072
Юнгер Э. Предисловие // Юнгер Э. Сады и дороги. С. 24.
Если открыть самую популярную книгу Гумбольдта «Картины природы» («Ansichten der Natur», 1808), нельзя не заметить в его эстетическом подходе к природе сильного влияния Канта и Шиллера. «Все, из чего составляется характер ландшафта: очертания гор, которые в туманной дали ограничивают горизонт; сумрак елового леса, лесной поток, с грохотом проносящийся между нависшими утесами, — все это находится в потаенной связи с внутренней жизнью человека» [1073] . Юнгер же ищет не «возвышенного в природе», а нацелен на дескрипцию. В равной мере он чужд идеям психологической герменевтики. Факт мира не является тем, что должно быть проинтерпретировано с целью раскрытия некоего лежащего в его основании этического или религиозного содержания. В герменевтическом смысле (оно получило классическое выражение у Ф.Д.Э. Шлейермахера) эстетическое созерцание должно завершаться спекулятивной или религиозной идеей и постоянно соотносить совокупность мира с субъективностью чувствующего или созерцающего, усматривать закон мироустройства в непроизвольном чередовании образов и форм в созерцании. Это, в свою очередь, требует постоянного усилия интерпретации: мир постоянно пропускается через устремленную in infinitum субъективность, творческую индивидуальность, которая сама становится объектом психологического и грамматического толкования. При таком подходе центр тяжести лежит в чувстве.
1073
Гумбольдт А. Картины природы. М.: Государственное издательство географической литературы, 1959. С. 61–62.
Дескриптивность юнгеровских текстов иного рода. Здесь главное не художнический порыв как переживание и предвосхищение Вечного. В центре находится факт как особенное, от которого совершается дальнейшее движение к неразделенному и необособленному. В этом смысле Юнгеру, скорее, ближе «спинозистский» или «гётеанский» взгляд, согласно которому язык должен отражать порядок природы, причем тот же самый порядок доступен и нашей душе.
Находясь на Канарских островах, которые посещал и Гумбольдт, оставивший прекрасное описание Пика-де-Тейде на острове Тенерифе, Юнгер делает выписки из биографии великого немецкого путешественника, географа и натуралиста: «Гумбольдт воспринял из морфологии Гёте понятие динамического типа в качестве методического принципа, чтобы описывать гештальты в их ставшей исторической целостности. Таким динамическим первообразом было, к примеру, перворастение Гёте как модель, которая лежит в основе не только всех существующих растений как общий их образец, но согласно строительному плану которого также можно было бы придумать еще сколь угодно много растений….» (7 июня 1970 г.).
Само собой разумеется, у Гумбольдта есть и другие гётеанские пассажи, которые, вероятно, должны были вызывать у читателя и энтомолога Юнгера неподдельное восхищение. Приведем знаменитое описание картины ловли «гимнотов», электрических угрей, которую Гумбольдт и его спутник Бонплан наблюдали в притоках Ориноко. Индейцы, боявшиеся подвергнуться действию электрических разрядов, загоняли в болота лошадей и не давали им обратиться в бегство и выбраться на берег до той поры, пока не обессилеют и те, и другие. «Такова, — заключает Гумбольдт, — необычайная борьба лошадей и рыб. Сила, которая является незримым живым оружием жителей этих вод, — это та же сила, которая, пробужденная соприкосновением влажных и разнородных частиц, циркулирует во всех организмах, животных и растений; которая вызывает огонь в небе и заставляет греметь гром; которая притягивает друг к другу куски железа; которая направляет спокойные колебания путеводной стрелки космоса. Все эти явления рождаются из одного источника как краски разложенного светового луча; все они соединяются в одной вечной и вездесущей силе» [1074] . Эта внезапная смена аспекта, неожиданное смещение взгляда с красочных деталей на некий общий космический план, встречается и во многих пассажах «Семидесяти». Можно привести в пример захватывающее описание водяного буйвола на рисовом поле, который внезапно переходит в образ-символ вечной плодородности Земли, или опять-таки любой из множества рассеянных по книге эпизодов «субтильной охоты».
1074
Гумбольдт А. Картина природы. М.: Государственное издательство географической литературы, 1959. С. 55–56.