Семьдесят пять шагов к смерти
Шрифт:
– Забирались в него?
Отец утвердительно кивнул.
– Влезли, айфон взяли. Вон тот. Я его потом обратно положил.
– Значит, вы телефон тоже брали?
– Ну да, брал, чтобы на место отнести.
– Так, дальше.
– А чего дальше… Положил телефон, подумал: странно, что машина брошена и ключи в замке. А ну как кто-нибудь угнать надумает. Ну и вообще. Погудел, потом посмотреть пошел. И почти сразу увидел. Того…
– К трупу подходили, что-нибудь трогали?
– Нет. К нему приблизиться-то страшно было. Так его разнесло.
– Пацанов своих позовите.
Подошли
– Кто из вас Витька, кто Мишка?
– Ну, я Витька. А чего?
– Ничего. Вопрос у меня к тебе. Ты парень наблюдательный?
– Да. Наверное.
– Когда пришел сюда, когда в машину лазил – ничего не видел, не слышал?
– А чего надо было видеть?
– Не знаю – людей, автомобили. Может, кто шел, или ехал, или бежал. Или крики какие-нибудь?
– Не-а. Никого не было. Только мы с Мишкой. Мы тут мало были, только посмотрели и пошли…
– Из машины больше ничего не стащили? Только честно!
– Не-а…
– Ладно, идите.
Подошел человек.
– Что у тебя?
– Ничего интересного. Сняли пальчики с оружия, в машине снаружи и внутри. Посмотрели, пошарили вокруг.
– Что нашарили?
– Есть какие-то отпечатки обуви. Но, скорее всего, пацанов и их папаши. Есть и другие, но более старые, подсохшие уже. Вон там – рисунок протекторов. Свеженький. Кто-то в лужу въехал, грязь продавил.
– Может, этот? – Кивок в сторону джипа.
– Нет. Я посмотрел. Все четыре колеса. Там рисунок другой.
– А потерпевший?
– Что потерпевший? Башка – в куски, по всему лесу осколки собирали и с дерева пришлось соскребать. Выстрел в упор, картечью. По всему – самоубийство. Хотя…
– Что «хотя»?
– Уж больно способ экзотический выбран – приехать, присесть чистенькой попкой на мокрую травку, веточку с сучком в сторону найти… Прямо армейский, времен отечественной войны вариант. Можно было что-нибудь попроще придумать, если уж так приспичило. И оружие… Самострелы обычно предпочитают свой фейс не портить – чисто инстинктивно, потому представляют, как в гробу лежать будут в окружении скорбящих родственников, которые о нем сожалеть должны. Опять же по хладному лобику погладить, раскаявшись и оценив утрату. А здесь – лежать нечему. Здесь только если платочком это место прикрыть… Ладно бы в рот ствол сунул – это еще понятно. А он с нескольких сантиметров пальнул. Мало кому приятно в дуло заглядывать, из которого сейчас смерть выскочит. Странное это любопытство. Да и менее надежно – а ну как в последний момент рука дрогнет и ствол в сторону уйдет. Так можно вместо жизни уха лишиться или глаза. А вот если в рот, да зубками дульце прикусить, тогда – с гарантией.
– Тьфу на тебя, с подробностями твоими.
– Ты спросил, я ответил. Но это так, личное мое мнение. В протоколе я ничего такого писать не буду. Да вот еще что – в кармане у него бумажка нашлась. – Помахал в воздухе прозрачным файлом с каким-то листком.
– И что там?
– Прощальная записка. Мол, ухожу сам, по собственной инициативе, прошу никого ни в чем не винить… И все в этом роде. Потом прочтешь. Странно только, что записка распечатана
– А что здесь странного?
– Обычно пишут от руки, выплескивая свои эмоции на бумаге. Там даже по почерку, по наклону букв, по нажиму, по разбегу строк можно судить о психологическом состоянии самоубийцы на момент написания – насколько он нервничал или, напротив, был спокоен. А здесь казенная бумага со стандартным шрифтом. Причем даже без подписи. Что уж совсем не понятно.
– Почему?
– Если ты принял решение покончить с собой и просишь никого в этом не винить, это ведь бумага почти официальная, как заявление. Об уходе с этого света на тот. По собственному желанию. А коли это официальная бумага, то роспись должна быть! А то ведь можно черт знает что подумать. Зачем письма писать, если их не подписывать? Вот ты бы стал предсмертные записки без подписи катать?
– Я бы вообще ничего писать не стал. Я бы, если надумал с собой покончить, всех ворогов своих и обидчиков в одно помещение собрал и одной гранатой положил. Вместе с собой. Это я еще понимаю!
– Ну да, ты известный злодей. Ты точно один уходить не захочешь, ты парень компанейский, много кого с собой прихватишь.
– Что-то еще?
– Нет, ничего. Кроме смутных ощущений, которые к протоколу не пришьешь.
– Твои ощущения порой бывают вернее твоих экспертиз. Проходили уже не раз. Что здесь не то?
– Не знаю. Но что-то нечисто. Душок во всем этом какой-то нехороший. Как-то все очень нарочито – поездка в лес, ружье, чтобы полбашки вдребезги. Криминальный сериал какой-то. В жизни оно ведь все попроще. Надоело жить, вытянул ремешок из штанишек, сварганил петельку, выпил для храбрости на посошок – и где-нибудь в кладовке. Или с десятого этажа сиганул. Это – нормально, это каждый божий день. А так…
– Спасибо, утешил.
– Ты спросил…
– А ты ответил.
– Точно. А в целом – картинка ясная, как божий день – самострел из гладкоствольного охотничьего ружья двенадцатого в область лица, что привело к мгновенной, необратимой и очень неэстетичной смерти.
Типичный суицид…
Хоронить покойника пришлось точно прикрыв платочком пол-лица. Хотя санитары попытались что-то такое слепить из осколков…
Людей было на удивление мало – кто-то с работы, несколько друзей, мать, жена… Хотя считалось, что покойник был очень компанейским человеком.
Речей не говорили. Постояли, поплакали, повздыхали.
Гроб заколотили и опустили в могилу.
Был человек.
И не стало его…
– Что у тебя по самострелу?
– Да ничего особенного. Все понятно, все в рамочках, если не считать каких-то мелких странностей.
– Каких?
– Отпечатков чужих протекторов в луже, предсмертного письма, распечатанного на принтере, без росписи… И сам способ… За каким было ехать за тридевять земель, по пробкам, в лес, за город, если все то же самое можно было сделать дома, в более приятной и привычной обстановке?
– Тогда я тебе еще одну «странность» подкину. Свеженькую. Тут экспертиза пришла.
– И что там?