Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— Что случилось, дружище?
— Все то же. Щедров шурует! Другое слово трудно подобрать.
— Шуровать он мастер, это точно!
— Въедлив. Лезет во все щели!
— Есть у него и это, есть!
После обеда они перешли в большую, с диваном и креслами комнату, куда Ольга Петровна принесла им кофе. Калашник снял сапоги, чтобы ноги отдохнули. Отпустил ремень, устало вытянулся на диване.
— В сегодняшней «Усть-Калитвинской правде» напечатана статья Приходько, — сказал Рогов, усаживаясь в кресло. — Называется «К вопросу об отставании нашего района».
— Ну
— Вот она, взгляни. — Рогов развернул газету и передал ее Калашнику. — Это удар по руководящим кадрам. Марсова не хотела ее печатать, да Щедров приказал.
— Выступление печати, Евгений, надобно уважать, — сказал Калашник. — Газета обязана печатать статьи, а мы обязаны эти статьи читать.
— Да разве я против статей?
— Так в чем же дело?
— В том, Тарас Лаврович, что это не статья, а дубинка, которой по указанию Щедрова размахнулся Приходько, — ответил Рогов грустно. — Сперва прочитай да вникни. Это же черт знает что такое!
— Ладно, прочитаю. — Калашник сложил газету и сунул ее в свой портфель. — Евгений, сугубо доверительно: над тем, кто шурует и кто въедлив, уже нависла гроза, пожалуй, посильнее той, что недавно пронеслась над полями Южного.
— Тарас Лаврович, говори без иносказаний.
— В вышестоящие инстанции поступило письмо обманутого мужа. В этом письме речь идет о любовных похождениях Щедрова. Только прошу: никому ни слова. Понял?
— Понимаю. А кто написал?
— Осянин. У него же молодая жена. — Калашник тяжело вздохнул. — Я знаю Щедрова, не верится, на него это не похоже. Но факты, как говорится, упрямая вещь.
Наступил вечер. Сумерки проникли в окна и затуманили всю комнату. Рогов зажег люстру. Жмурясь от яркого света, Калашник поднялся, надел сапоги и, подтягивая голенища, притопывая то одной, то другой ногой, сказал:
— Евгений, извини, мне пора.
— Тарас Лаврович, куда же на ночь глядя? Заночевал бы у меня. Галя уже и постель для тебя приготовила.
— Я еще вернусь в Усть-Калитвинскую и тогда непременно у тебя заночую. А сейчас поеду в Щербаковскую к Огурцову. Тут час езды.
Рогов проводил Калашника до машины. Закрыл ворота, постоял, опершись плечом о калитку. «Кажется, сбывается то, о чем говорил Логутенков, — подумал он. — Не надо грубых слов. Есть ласковое, мягкое слово «ославление».
Рогов вспомнил рассказ Самочерного.
«Веришь, Евгений Николаевич, в воскресенье после ливня я вышел за ворота, чтоб посмотреть, как залило улицу, — говорил Самочерный. — Живу я, как известно, напротив дома тети Анюты. И что же вижу? Из калитки выходит Щедров и с ним какая-то красотка. Сняла свои туфельки, подобрала подол и побрела по лужам. Выбралась на Красную и помахала Щедрову ручкой».
«Какая собой?»
«И молодая и привлекательная».
«Кто же она? Узнал?»
«Интересовался. Тетя Анюта сказала, что это приходила к Щедрову колхозница с жалобой. В тот же день поздно ночью я возвращался от брата. Ехал на мотоцикле и повстречал на улице райкомовскую «Волгу». Чего, думаю, Ванцетти стоит на краю станицы? Подождал в сторонке. Вижу,
«Да он ли это был? Ты не ошибся?»
«Ни в коем разе! Когда он подходил к «Волге», фары так его осветили, ошибиться было невозможно. В сапогах, в плаще и без шапки…»
Рогов вернулся в дом, остановился возле телефона, подождал с минуту, о чем-то думая, потом взял трубку и набрал номер.
— Мария Лукьяновна, извини, что тревожу в выходной. Прошу завтра к девяти утра пригласить ко мне Ванцетти и тетю Анюту. Скажи им, что нужны по важному делу.
Подошла Галина, подождала, пока муж кончит говорить.
— Евгений, что-то не понравился мне твой Тарас Лаврович.
— Что же именно тебе в нем не понравилось?
— Слишком важная особа. Не понимаю, почему ты к нему льнешь и ищешь у него дружбы?
— А что?
— Неравные вы. Ведь он смотрит на тебя сверху вниз… Ночевать не захотел… Какая может быть между вами дружба?
— Не надо, Галя, меня поучать. Обойдусь!
— Хоть бы раз послушался жены…
Галина строго посмотрела на мужа и ушла.
Утром, когда Рогов вошел в свой кабинет, Ванцетти уже находился в приемной.
— Привет, Ванцетти Иванович! Рад тебя видеть! — Рогов был весел и вежлив, чисто выбритое его лицо расплывалось в улыбке. — Прошу, заходи!
В кабинете, сняв шляпу и легкий плащ, Рогов начал вслух вспоминать, как они с Ванцетти ехали в Степновск, а вокруг, куда ни взгляни, расстилалась заиндевелая степь.
— А помнишь, Ванцетти Иванович, что я тогда говорил?
— Не имею привычки запоминать, о чем говорят пассажиры.
— А я помню. Тогда я дал слово улучшить твое жилье. А мое слово нерушимо. Какая у тебя семья?
— С матерью нас пятеро.
— Пиши заявление на отдельную двухкомнатную квартиру. Тот дом, что строится на Красной, к осени будет готов… Да, кстати, ночью после ливня тебя видели на краю Красной. Ты что, там живешь?
— Вы же отлично знаете, где я живу.
— Значит, кому-то подавал машину?
Ванцетти промолчал.
— Да ты не сердись, пришлось к слову… Так ты не забудь написать заявление, — сказал Рогов вслед уходившему Ванцетти.
«Скрытничает, хитрит, — думал Рогов. — А это значит, что Самочерный не ошибся. Вот только бы дознаться, почему Щедров там оказался?»
Тетю Анюту Рогов усадил на диван. Сам подсел рядом и сказал, что пригласил ее исключительно по соображениям заботы о бытовых условиях жизни Щедрова, что ему нужно знать, какие продукты имеются и каких недостает, нужно ли присылать уборщицу для уборки комнаты и прачку для стирки белья. Тетя Анюта отвечала охотно. Сказала, что своим жильем и питанием Щедров доволен; что продукты есть, а каких недостает, она покупает на базаре или у соседей; что Рогову ни о чем беспокоиться не надо. Когда же Рогов спросил, тоже под предлогом заботы, не надоедают ли Щедрову посетители и кто у него бывает вообще, усыпанное морщинками лицо тети Анюты помрачнело.