Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
— И все же зазря поспешаешь в поле, — сказал Андрей Саввич. — Солодова надо было бы подождать. А то что получается? Неуважение. И раз человек едет и сам просил подождать, то и надо ждать.
— Не обидится, мы с ним однополчане, и ежели я ему нужен, то отыщет меня где угодно. — Василий Максимович поднялся. — Ну, Андрюха, быстрее поправляйся, а я поеду.
— Постараюсь, осточертело мне это лежание, — с грустью сказал Андрей Саввич. — Невестка Валентна обещала раздобыть в Степновске какое-то новое лекарство, тогда я быстро…
— Лекарство — это само собой, потому как медицина наука важная, а только и сам не поддавайся болезни и нажимай на свою силу воли, — поучительно говорил Василий Максимович. — Ну, помчусь, а то Тимофея жалко, измучился парень.
Летел, торопился мотоцикл, подпрыгивали колеса, встречный ветер бил в лицо. Припадая к рулю, Василии Максимович
В нынешнюю осень почему-то непривычными были дожди, какие-то сонные, тихие — ни ветерка, ни грозы. Слишком рано потянуло со степи остуженным, совсем не летним холодком. Но вскоре распогодилось, тучи поднялись и расползлись, оголили небо, и над подсохшими садами, над крышами по утрам недвижимо повисали лоскутки сизого тумана. С восходом солнца лоскутки розовели, таяли и исчезали, и небо, светлое и чистое, как промытое и отлично протертое стекло, поблескивало весь день. Как-то непривычно быстро высохла и еще больше пожухла стерня, осиротели бахчи, осталась одна прибитая дождем к земле ботва. А ведь еще не так давно ботва отливала светлой зеленью, и, прикрытые зубчатыми листьями, рябыми футбольными мячами здесь лежали арбузы, густо, один в один. По бахче вытянулась хорошо укатанная дорога, по ней мчались грузовики, кузова их доверху загружены арбузами. Рядом с бахчой, сколько окинет взгляд, тянулась стерня и стерня, ее-то и надо было вспахать. Копенки давно стянуты в скирды, солому брали волоками, и оттого с одного конца она поднималась высоко, отвесной скалой, а с другого отлого уходила к земле.
Василий Максимович, белея каской, пролетел мимо желтых, локтями торчавших початков еще не убранной кукурузы, вблизи частокола высоко, комбайнами, срезанных подсолнухов, миновал две скирды и, куда ни смотрел, всюду видел щемящую сердце печать осеннего увядания. И только жнивье, кое-где тронутое свежей зеленью молодого бурьяна, словно заново начинало оживать, а согретая после дождя земля помягчала и просила плуга. В такую землю лемеха входили мягко, как нож в зернистую икру, выворачивая отливавшие черным глянцем пласты. Следом за плугом спешили, подплясывая, бороны, кроша и причесывая землю своими железными зубьями, и над свежей, разровненной пахотой, отыскивая червяков, как всегда, стаями кружились грачи.
Возле скирды Василий Максимович поставил на ножки-рогачики горячий мотоцикл и посмотрел на своего сменщика. Тимофей Барсуков вел по борозде гусеничную машину и сидел вразвалку, положив правую руку на рычаг. У дороги, на развороте, лемеха поднялись и, стряхивая со своих плеч комочки земли, заблестели, словно бы зеркала. Трактор обогнул скирду, снова въехал в борозду, зеркала жадно вошли в землю, погасли и вдруг замерли. Это Тимофей остановил машину, приглушил мотор и быстро, желая показать своему наставнику, как он это умеет делать, прошел по гусенице и спрыгнул на пахоту. «Еще молодой, а действует как уверенно и смело», — одобрительно подумал Василий Максимович и вдруг, не зная почему, вместо Тимофея увидел Гришу. Ему казалось, что это не Тимофей, а Гриша так смело прошел по гусенице и теперь наклонился над мотором, что-то там делая. «Сильно по душе мне этот белоголовый паренек, люблю, как сына родного, — думал он. — А через то и в голове моей происходит временное помрачнение и вместо Тимофея увижается мне Гриша»…
— Дядя Вася, что слышно про Гришу? — как бы угадывая чужие мысли, спросил Тимофей. — Как у него идут дела с учебой?
— Одна зараз у Гриши забота — музыка, — ответил Василий Максимович. — Старается.
— Небось трудно ему? — спросил Тимофей. — Это же надо — все по нотам.
— Во всяком деле требуются усилия и старания. Без труда, Тимоша, ничего не достигнешь. Возьми, к примеру, нашу работу. Пахать землю тоже надо с умом, — заключил старый хлебороб. — Ну, а как ты тут без меня? Приморился?
— Ничего, борозду тянул безостановочно, — улыбаясь смуглым, обветренным лицом, похвастался Тимофей. — Дядя Вася, теперь вы поведете машину, а я посплю
— Хоть обедал сегодня?
— Вот сейчас пообедаю и задам храпака. Дядя Вася, а у нас есть арбузы. Хотите? Ваши любимые — «Холмогорские витязи».
— Где раздобыл?
— Давно припас. Костя Науменко, дружок мой, как-то вез полный грузовик этих самых «витязей». Ну, и свалил десятка два, я в скирде их припрятал. Так что кавунами мы обеспечены, — с гордостью добавил Тимофей.
— Да, «витязь» — сорт особенный, — согласился старик.
— Может, разрезать один?
— Опосля. Я поведу машину, а ты ложись спать. А когда выспишься, вот тогда мы и полакомимся кавуном.
Не привык Василий Максимович простаивать без дела, и он, желая показать своему сменщику свою проворность, молодцевато поднялся на трактор, уселся за рычаги, прибавил газу, как бы желая убедиться, есть ли в моторе сила, и уже спокойно тронул с места… И вот снова перед ним свежая борозда! Сколько раз вот так же, по-деловому, не торопясь, Василий Максимович вводил трактор в эту свежую борозду! Сколько раз видел взрыхленную землю, и всегда первые минуты в борозде казались ему необыкновенными! Все тут: и тяжелая, глухо позвякивающая поступь гусениц, и протяжный, как песня, идущий по земле гул мотора, проворно, словно бы наперегонки бегущие траки с налипшими на них комьями земли и стерни, и шумные станицы грачей над плугом, как чайки над кораблем, — решительно все волновало и радовало старого пахаря! А сегодня эта его с годами устоявшаяся радость была особенной, потому что перед глазами, как живой, вставал Гриша, и не думать о нем, не видеть его старик не мог. Смотрел то на вытянувшуюся до горизонта борозду, то на бегущие гусеницы, а видел Гришу. Посматривал ли на плуг, на танцующие бороны, на падавших на пахоту грачей, а видел Гришу. Объезжал ли скирду, проезжал ли мимо спавшего Тимофея, а ему казалось, что на соломе лежал Гриша. «И чего, сынок, прицепился, чего не уходишь из головы, маячишь перед очами, хоть ты что? — думал он, уже седьмой раз объезжая скирду. — Теперь думать о тебе нечего, у тебя одна музыка, а у меня другая, а вот позабыть тебя, не видеть не могу»… Тем временем солнце опустилось за лесную полосу, поиграло в жухлых листьях и погасло, и на поля начали наползать сумерки. Уже в восьмой раз Василий Максимович обошел скирду и, направляя трактор в борозду, увидел подкатившую «Волгу». Из нее вышел Солодов в дорожном, из тонкого серого брезента, плаще, в кепчонке, сбитой на лоб. Слегка опираясь на палку и чуть прихрамывая, он направился к трактору. «Быстро Нестерыч отыскал меня, — подумал Василий Максимович. — И чего это он ко мне пожаловал? Без дела не стал бы приезжать… Надо поднимать Тимофея»…
36
Василий Максимович предложил посидеть на скирде — высоко, ветерок дует, и мягко, как на перине, и пахнет свежим хлебом. Он сказал, что принесет арбуз, и ушел, а Солодов, прихрамывая, стал подниматься по оседавшей под ногами соломе. На самом верху раскинул плащ и прилег, чувствуя пряный и еще теплый запах лета. Хорошо встречаться с людьми вот так, в обстановке обыденной, житейской, где нет ни письменного стола, обычно разделяющего собеседников, ни ощущения неприятной натянутости, которая возникает как-то сама по себе, — это важное замечание Солодов сделал для себя давно и тут, на высокой скирде, поджидая Василия Максимовича и глядя на завечеревшую степь, оглушаемую гулом моторов, еще с большей силой убедился в правоте своих мыслей. Однако таких житейских, непосредственных встреч и бесед, каких бы ему хотелось, было мало, и Солодов мысленно поругивал себя за то, что в суматохе каждодневных дел он за все лето не смог повидаться даже со своим фронтовым другом.
Василий Максимович принес арбуз величиной с ведро, присел, потрескивая соломой, и, чтобы как-то начать разговор, спросил:
— Ну как, Нестерыч, отыскал меня без особого труда?
— Я ехал на гул мотора, — шуткой ответил Солодов. — А моторов-то в поле много, я подъезжал к трем и наконец напал на твой след.
— Мы тут окопались только со вчерашнего дня, так что отыскать меня было не так-то просто. Да и степь у нас просторная, — добавил Василий Максимович. — На этом участке трудятся семь плугов, каждому отведено по пятьдесят гектаров. Пашем и ночью, поспешаем. На моей машине вот только что, в ночную смену, заступил мой помощник — Тимофей Барсуков, сын нашего председателя. Парень он еще молодой, а, скажу тебе, по натуре природный пахарь. Любит это занятие!