Семёнов
Шрифт:
– Патефон!
– сказал Гордеев.
– Это я заставил его нести. Прихватил, понимаете, патефон на случай веселья. В одной руке у меня сумка хозяйственная, в другой патефон - обе заняты. А когда я поймал его, то пришлось себе одну руку для оружия освободить. Вдруг бежать вздумает!
– Обыщите арестованного, господин Козлов, - приказал Сазанский.
Александр Павлович сразу узнал Семенова, понял, что тот пытался пробраться к карьеру, чтобы передать матери поесть. И гитлеровские солдаты и полицаи часто ловили возле
"Дурак, - подумал про Семенова Александр Павлович.
– Матери его здесь и нет, а он прется. До чего глупы люди!"
Козлов на всякий случай сделал вид, что узнал Семенова только тогда, когда он подошел совсем близко к мальчику и снял с него ушанку.
– Ба! Кого вижу?! Неужто сосед мой? Здравствуй, Семенов! Ну и настырный ты, однако! Прямо как по пословице - яблочко от яблони недалеко падает.
Полицаев Семенов интересовал мало. Они внимательно следили за тем, как Юрка Гордеев достает из здоровенной хозяйственной сумки две бутыли самогона, кусок сала размером с лопату, литровую стеклянную банку соленых огурцов, половину большого круга копченой колбасы и молочного поросенка с огнестрельной дыркой в голове.
Козлов развязал хорошо ему знакомый платок Семеновых и поднял крышку.
– Картошка в мундирах, - сказал он.
– Небось остыла, - огорчился кто-то.
– Вроде теплая, - ответил Козлов.
– Подогреть можно, - сказал кто-то еще.
Из одного кармана у Семенова Александр Павлович извлек бутылку постного масла, из другого - луковки.
Масло никого не заинтересовало, его поставили на подоконник, зато лук вызвал общее оживление.
– Лук - это хорошо! Сало, лучок, огурчики - лучшая закуска.
Козлов похлопал Семенова по карманам, еще раз внимательно оглядел и доложил своему начальнику:
– Ничего опасного у арестованного не обнаружено. Я его лично хорошо знаю. Он из опасной семьи. Сестра его Эльвира повешена как заложница, а мать у доктора Катасонова работала. Та самая.
– Понятно, - сказал Сазанский.
– Я так и понял все, когда услышал, что это ваш бывший сосед.
Козлов отвел Семенова за перегородку. Окон там не было, а выход только один - в самый барак. Сквозь широкие щели между горбылями в кладовку проникал свет, и Семенов увидел на нарах какого-то недвижного человека в буденовке.
Семенов сел у него в ногах и стал смотреть в щель между горбылями. У полицаев царило оживление, один резал колбасу, другой - хлеб, третий раскладывал перед каждой кружкой по три картофелины из зеленой кастрюли Семеновых. Гордеев сидел спиной ко всем над круглым цинковым тазиком и разделывал поросенка.
Александр Павлович очистил одну картофелину и протянул ее Сазанскому. Тот брезгливо оттолкнул
– А соль у вас есть?
– Гордеев, - спросил Александр Павлович в свою очередь, - соль принес?
– Забыл!
– бодро ответил тот.
– Хрен ее знает, как забыл. Сало зато соленое есть и огурчики.
Семенов вспомнил, что соль, отсыпанная в газетный кулечек, до сих пор у него в кармане. Козлов почему-то не обратил на это внимания. "Хорошо хоть, что у них соли нет, - подумал Семенов.
– Пусть без соли картошку едят".
Однако полицаи сильно не печалились. Они уже выпили по одной, по первой, "по маленькой", весело переговариваясь, острили.
Юрка Гордеев вдруг поднял голову от тазика и крикнул во всю глотку:
– Глухой!
Человек, дотоле неподвижно лежавший на нарах, слегка шевельнулся.
– Глухой!
– опять крикнул Гордеев.
Человек в буденовке приподнял голову и подобрал под себя ноги в подшитых валенках.
– Глухой!
– Голос Гордеева звучал все более требовательно.
Человек в буденовке встал с нар и двинулся на зов.
"Наверное, это его кличка, - понял Семенов.
– Может, он тоже арестованный?" Семенов опять прильнул к щели.
– Глухой!
– еще раз позвал Гордеев.
Полицаи смотрели на своего дневального с интересом и чего-то ждали. Тот подошел ближе и тихо спросил:
– Чего надо?
– Не слышу, - сказал Гордеев и показал на свои уши.
– Зачем звал?
– громче повторил дневальный.
– А я не звал, - засмеялся ему в лицо Гордеев.
– Я петь собрался.
– И он заорал во всю глотку:
Глухо-ой не-ве-до-о-мой тайгою,
Сиби-и-ирской дальней стороно-ой
Бежал бродя-а-ага с Сахали-ина...
Полицаи хохотали от всей души.
Глухой медленно повернулся и, шаркая валенками по грязному полу, побрел обратно в кладовку. Он сел рядом с Семеновым и грустно сказал:
– Это они давно придумали. Не сейчас. Я ведь знаю наперед, как будет, а делаю вид, что не знаю. Они меня бьют, если я не играю с ними.
– Глухо-ой!
– будто в подтверждение этих слов, крикнул теперь Александр Павлович.
– Глухо-ой!
Каждому полицаю хотелось сыграть в эту игру. Они пили, слушали патефон, сами пели, но время от времени кто-нибудь вдруг истошно орал:
– Глухо-ой!
И человек со слезящимися глазами, медленно шаркая валенками, шел к своим мучителям.
Патефон был хороший, новенький, пластинки тоже. Без шипенья неслись песни, которые Семенов слышал совсем недавно, но это недавно было теперь за пропастью, которую никому уже не переступить.
Ну-ка, чайка,
Отвечай-ка:
Друг ты или нет
Ты поди-ка,
Отнеси-ка
Милому привет...
Это перед самой войной был фильм про моряков и про любовь.