Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых
Шрифт:
Почести и звания, которыми государь его осыпал, доставили ему, весьма естественно, горьких завистников, которые следили за каждым его шагом и всегда готовы были его ниспровергнуть (Пален кроме поста Петербургского военного губернатора занимал должность в Коллегии иностранных дел и весьма много значивший при дворе Павла пост канцлера Мальтийского ордена, великим магистром которого был сам Павел. — В. Б.). Часто приходилось ему отвращать бурю от своей головы, и ничего не было необычного в том, что в иные недели часовые по два раза то приставлялись к его дверям, то отнимались. Оттого он должен был всегда быть настороже…»
Настороже были
Павел презрел права, вольности и привилегии тех, кто должен был составлять его опору и силу. Он запретил губернские дворянские собрания, отменил право избрания дворянских заседателей в уездные и губернские собрания и тем нанес оскорбление своим чиновникам и офицерам, уже полтора десятилетия почитавших себя вольными людьми, свободными от самодержавного произвола.
Павел унижал Сенат, никогда не бывал в нем, а его Общее собрание называл «овчим собранием», чем восстановил против себя и многих сенаторов, гордившихся тем, что были они членами Сената — Высокого и Правительствующего.
Не меньшим тираном и сумасбродом выглядел он и среди самых близких и родных ему людей. Александр и Константин боялись лишний раз попасться ему на глаза, а увидев отца, бледнели и трепетали. Даже тихая, добрая и ласковая невестка его, Елизавета Алексеевна, возненавидела своего свекра и мечтала о его свержении.
Четвертого августа 1797 года она писала своей матери: «Я, как и многие, ручаюсь головой, что часть войск имеет что-то на уме или что они, по крайней мере, надеются получить возможность, собравшись, что-либо устроить. О! Если бы кто-нибудь стоял во главе их! О, мама, в самом деле он тиран!»
Опасаясь революции, бунта, очередного дворцового переворота, Павел велел выстроить дворец-крепость, где он мог бы чувствовать себя в безопасности, и по недолгом размышлении поручил составить проект талантливому архитектору Василию Ивановичу Баженову, а строительство доверил итальянцу Винченце Бренне.
Новелла 4
Анна Лопухина
Замок, названный Михайловским, был заложен на месте старого Летнего дворца 26 февраля 1797 года, перед отъездом Павла на коронацию. Уже само время начала строительства говорило о необычайной поспешности в осуществлении задуманного предприятия: в конце зимы на Руси никогда не начинали строительства, относя закладку фундамента на конец весны — начало лета. Замок строили без передышки три с половиной года, освятив в ноябре 1800 года. В общем плане он представлял собой квадрат, внутри которого находился восьмиугольный двор. С внешней стороны размещались караульные помещения, каменные брустверы, наполненные водой рвы и пять мостов, два из которых были подъемными. Сложенный из дикого камня и серого гранита замок больше походил на крепость, чем на дворец.
Когда строительство замка только началось, Мария Федоровна почувствовала, что она вновь — в десятый раз — беременна. Поскольку Павел еще раньше решил назвать замок Михайловским, а беременность жены пришлась на разгар строительства, то и новорожденного сына он назвал Михаилом.
Роды были очень трудными, хотя специально для этого случая был приглашен берлинский профессор-акушер Мекель. «Этот господин, — писала графиня Головина, — подкупленный, вероятно, теми, кто желал подозвать кредит императрицы к Нелидовой — именно Кутайсовым, объявил государю, что он не отвечает за жизнь императрицы в случае еще одних родов. Это послужило источником всевозможных интриг, происходивших в течение
Не трудно догадаться, что Павел перестал делить супружеское ложе с Марией Федоровной, не желая ставить под угрозу ее жизнь новой беременностью, и в связи с этим в его окружении строились различные планы по подысканию ему фаворитки.
Однако пока Кутайсов и Безбородко приглядывались то к одной, то к другой кандидатке, император не терял времени даром.
Князь Адам Чарторижский писал в своих мемуарах, что «однажды в Петергофе Павел, увлеченный тогда любовными ухаживаниями, встретил моего брата (Константина) в аллее петергофского сада, которая вела к одному из павильонов, занятому графиней Шуваловой, обер-гофмейстериной великой княгини Елизаветы. Император взял его за плечи, повернул и велел удалиться, прибавив: «Этот попугай не для вас, возвращайтесь туда, откуда пришли». Оказалось, что у графини была очень красивая горничная».
Были у императора и другие случайные связи, пока наконец 5 мая 1798 года он с сыновьями Александром и Константином не поехал в Москву и Казань. В Москве их приняли очень радушно, и расчувствовавшийся Павел уверовал, что москвичи — его истинные друзья и что именно в Москве ждет его счастье!
Еще в дни коронационных торжеств Кутайсов и Безбородко обратили внимание Павла на девятнадцатилетнюю Анну Лопухину — дочь московского сенатора Петра Васильевича Лопухина. И вот состоялась новая встреча Павла и юной Лопухиной. Она произошла на балу, который давал император в Лефортовском дворце во время грандиозных маневров.
А. М. Тургенев, участвовавший в маневрах и присутствовавший на том балу, писал: «Иван Павлович Кутайсов, близкий человек, поверенный во всех тайных делах и советник, начавший служение брадобреем и кончивший поприще служения обер-шталмейстером — чин действительного тайного советника — с титулом графского достоинства, с орденом Андрея Первозванного, был послан негоциатором и полномочным министром трактовать инициативно с супругою Петра Васильевича, а мачехою Анны Петровны, Екатериною Николаевною, рожденною Щетневою, о приглашении Лопухина с его фамилиею в Санкт-Петербург. Негоциация продолжалась во все время маневров, и прелиминарные пункты были не прежде подписаны, как за несколько минут до отъезда его величества в Казань.
В минуты переговоров, до изъявления согласия, для Петра Васильевича Лопухина были приготовлены две участи: при согласии — возведение в княжеское достоинство, с титулом светлости, и миллионное богатство; при отказе — опала и путешествие в пределы Восточной Сибири ловить соболей.
В день отъезда Павла Петровича в Казань экипажи его и всей его свиты стояли у крыльца; государь ожидал негоциатора с ультиматумом — «да» или «нет». Весь генералитет и все штаб- и обер-офицеры московского гарнизона толпились у подъезда. Я, пользуясь званием адъютанта фельдмаршала и качеством исправляющего должность бригад-майора при его величестве, стоял на высшей площадке крыльца; на этой же площадке ходил человек небольшого роста, портфель под мышкою, погруженный в глубокую задумчивость, глаза сверкали у него, как у волка в ночное время, — это был статс-секретарь его величества Петр Алексеевич Обресков; он сопутствовал государю и должен был сидеть в карете возле царя и докладывать его величеству дела, в производстве состоящие. Ответ Лопухиных тревожил состояние души Обрескова; ну, если негоциатор привезет не «да», а «нет»! Тогда докладывать дела Павлу Петровичу, влюбленному страстно и прогневанному отказом, было идти по ножевому лезвию. Все знали, что с разгневанным Павлом Петровичем встречаться было страшно.