Семейная книга

Кишон Эфраим

— Я не хочу дядей, — заметила моя дочь и прорычала: — Тишина!

— Тихо, не мешай, ладно?

— Почему танцуют?

— Профессия у них такая. Папа пишет, Ранана разносит дом в щепки, клоуны танцуют.

На этом этапе моя дочь решила спеть песенку про маленького танцующего клоуна. Одни зрители начали проникаться впечатлением, другие же делали прозрачные намеки насчет дебилов-родителей, которые приводят в театр младенцев.

Я видел, что Ранана собирается расплакаться из-за враждебности окружения, и поэтому тут же попытался изменить ее настрой:

— Посмотри,

малышка, как куколка красиво прыгает!

— Это не кукла, — внесла коррективу Ранана, — это дядя артист.

— Нет, это кукла.

— С ума сошел! Это дядя!

— Ты что, не видишь, что он деревянный?

— Из дня Праздника деревьев?

Этот Дорон в саду мне никогда не нравился. Он нахальный и тупой, надо будет поговорить с его родителями. Целую минуту стояла тишина. Я уже начал беспокоиться.

— Папа, — поинтересовалась Ранана, — зачем веревочки?

— За веревочки водят кукол.

— Не кукол, дядей!

Поняв, что мне одному не преодолеть объективных трудностей, я подозвал стоявшего в стороне распорядителя и спросил:

— Скажите, господин полицейский, это артисты или всего лишь куклы?

— Разумеется, артисты. Какие же это куклы?

И подмигнул мне. Ранана устремила на меня взгляд, полный жалости. Она всегда не переоценивала мои умственные способности. Куклы поют и танцуют! Конечно! На сцене продолжали кувыркаться клоуны ростом с Ранану.

— Папа, почему я без веревочек?

— Потому что ты — не кукла.

— Неправильно! Я — кукла!

Ну вот, она уже плачет. «Я — кукла! Я — кукла!» Я ее попытался успокоить. Маленькие зверьки на сцене спасли положение.

— Вау-вау, — перекрыла Ранана всех, — бау-бау, мяу-мяу! Папа, что это там? Видит Бог, я не знаю этого зверя. Он похож на верблюда без горба.

— Да, — сказал я, — очень красивое животное.

— Почему красивое?

— Не спрашивай каждый раз «почему»! — вышел я из себя.

Из зала я выбрался весь выжатый и похудевший. Ранана в моих объятиях проявляла недюжинные физические способности.

— Папа сказал, — обратилась она к публике, — что дяди на ниточках, чтоб они не убежали.

Равнодушная публика не желала углублять свои познания в том, каким образом некий отец пришел к такому заключению, — она реагировала презрительно, как бы говоря: «Есть же родители, пичкающие своих детей ерундой, пока полиция сидит сложа руки».

— Папа, — подвела итог Ранана, — я не хочу играть в театре.

Это — единственное достижение «Пикколи». Его гастроли в нашей стране прошли не впустую.

Переворот

До поворотного пункта моей жизни я пребывал в полной безвестности. Лишь изредка мне удавалось пробудить к себе некоторый общественный интерес, как, например, после составления нового словаря иврита, появление которого было отмечено в литературном журнале в разделе «Получено редакцией»: «Э. Киш. Сл. ивр. 24 тт.». Затем, если память мне не изменяет, я использовал летний отпуск, чтобы покорить вершину Килиманджаро, и, если бы не насморк

корреспондента израильского агентства новостей ИТИМ, обо мне обязательно упомянули бы в новостях по радио. Через несколько лет мне удалось создать Десятую симфонию Бетховена, и тогда, наконец, в разделе развлечений газеты на идише появилась взвешенная критическая статья обо мне. А вот еще один важный момент моей жизни: после того как я изобрел лекарство от рака, меня принял министр культуры, и мы беседовали почти четверть часа до появления в кабинете делегации женской организации «Хадаса» из Аргентины. Что еще? Ах да, в последнее время я занялся историей и написал большой эпос о еврействе от праотца Авраама до футболиста Мики Берковича на 400 страницах, и по этому поводу со мной было интервью на армейской радиостанции. Однако широкой публике мое имя, к сожалению, оставалось неизвестным. И тогда в моей жизни произошел поворот.

* * *

Собственно говоря, это случилось без всякой предварительной подготовки в тот судьбоносный вторник. На улице Фруг ко мне подошел какой-то мальчик с микрофоном и спросил, каково мое мнение о текущих делах.

Я ответил:

— Все будет хорошо.

Я пошел себе домой и забыл об этом. Однако за ужином из салона, где на ковре у телевизора сидели дети, вдруг раздался сдавленный крик. На пороге появился мой сын Амир, дрожащий всем телом.

— Папа… — лепетал он, — телевизор… папа… телевизор…

Ребенок был просто в шоке. Нам пришлось вызвать врача, и через некоторое время мы уже слышали, как доктор кричит на лестнице.

— Я видел… — кричал доктор еще снизу, — видел… все будет хорошо… телевизор…

Тогда-то я и вспомнил, что там, на улице, действительно стоял еще один парень с камерой — когда меня спрашивали, как дела.

Начал звонить телефон.

— Спасибо, — шептала в трубку какая-то старушка из Иерусалима, — спасибо от имени всего человечества!

Первый букет мне прислал председатель кнессета:

«Я нахожусь под сильным впечатлением от вашего выступления — свободного и насыщенного оптимизмом, — писал он в записке, — вы попали прямо в точку!»

Он просил два автографа.

Затем пожаловали соседи и просто стояли вдоль стен, глядя на меня часами. Наиболее решительные подходили ко мне, дотрагивались и отскакивали обратно.

Вечером прибыл из Хайфы молодой инженер, дабы взглянуть на мой профиль.

— Точно! — воскликнул он и добавил, совершенно очарованный: — Все будет хорошо, а?

Это были дни опьяняющего успеха, осуществления всех юношеских мечтаний. Когда я появлялся в общественных местах, люди гудели за моей спиной, как пчелы в улье на выборах:

— Смотри, вон пошел тот самый, со вторника…

В магазинах продавцы постоянно пялились на меня, бледнели и падали камнем, как только опознавали во мне героя той передачи. Разные женщины, которые раньше не обращали на меня никакого внимания, теперь бросались мне на шею с глазами, полными скрытой страсти. И цветы, цветы, цветы…