Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба
Шрифт:
— На вашем месте я бы немедленно приехал, отцу очень плохо.
Таня сразу же собрала чемодан и на следующий день выехала в Париж.
Чтобы не вызвать у Шаляпина подозрений (от него старательно скрывали его скорый и неизбежный конец), Таня сказала ему, что находится в Париже проездом, направляясь в Италию к детям. Шаляпин страшно обрадовался ее приезду. Несмотря на всевозможные конфликты и недоразумения, которые случались между ними в последнее время, он безумно любил своих детей. Он мог обижаться и сердиться на них, как ребенок, но никакие их человеческие и профессиональные неудачи не могли вытравить из него эту любовь. В этом он был честен с Иолой Игнатьевной.
С первого же взгляда на отца Таня поняла, что дела его плохи. Шаляпин уже не вставал с кровати. Он лежал на ней такой длинный,
Как ни странно, но Шаляпин не догадался об истинной причине приезда дочери. 28 марта он продиктовал ей последнееписьмо к Ирине, в котором писал о том, что Таня находится в Париже проездом в Рим: «Приехала три дня тому назад и живет у меня пока».
До последнего Шаляпин надеялся на выздоровление. Ему было плохо, он хотел видеть рядом с собой Ирину, но одновременно он строил планы, как они все вместе поедут в деревню, в Сен-Жан-де-Люз, где уже будто бы делались какие-то приготовления… И никто не смел ему возражать…
У постели умирающего отца Таня провела двадцать дней. Иногда (когда Шаляпин чувствовал себя лучше) они играли в карты, и Татьяна, зная характер Шаляпина, старалась специально проиграть, чтобы поднять ему настроение. Обмануть Шаляпина было несложно! Иногда Шаляпин увлекался воспоминаниями и начинал, как встарь, рассказывать забавные случаи из своей жизни, из своего детства. Но временами он становился серьезным… и тогда он как будто бы вел какой-то долгий, нескончаемый спор с теми, кто закрыл для него дорогу на родину, кто отнял у него звание народного артиста…Оказалось, это тяготило Шаляпина перед смертью.
Благодаря богатырскому — в прошлом! — здоровью Шаляпину удалось прожить дольше, чем предполагали врачи. Но конец, увы, был неизбежен. Шаляпин таял на глазах. За десять дней до смерти он проснулся с ощущением, что должен сегодня умереть. Боль в груди была такой нестерпимой, что он хотел умереть.
Видя, что отцу совсем плохо, Таня, несмотря на протесты и даже крики Марии Валентиновны, отправила телеграммы Лиде, Боре и Феде. Из них троих застать отца в живых смогла только Лида, которая немедленно приехала из Италии.
За три дня до смерти Шаляпин вдруг решился попробовать голос, и произошло нечто неожиданное: его голос звучал свободно и легко, как в молодости. Казалось, жизнь возвращается к нему, но на самом деле это был лишь ее последний всплеск…
Ночь с 11 на 12 апреля Шаляпин провел спокойно. Даже боль, которая мучила его все последние дни, отступила, и он спал без наркотиков. Но к 11 часам утра он впал в забытье и начал бредить. Началась мучительная агония. В бреду Шаляпин все время повторял: «Где я? В русском театре?..» На минуту придя в себя, он взял за руку стоявшую рядом Марию Валентиновну и спросил:
— За что я должен так страдать?
В 17 часов 15 минут 12 апреля 1938 года Шаляпина не стало. По словам тех, кто стоял у его смертного одра, последними его словами, сказанными в бреду, были о русском театре, о русском искусстве,которому — единственному! — он был верен всю жизнь.
После нескольких отсрочек похороны Шаляпина окончательно назначили на 18 апреля. Надеялись, что к этому моменту в Париж приедет Ирина, которая звонила из Москвы и сообщила, что получила разрешение на выезд. Однако попасть на похороны отца ей так и не удалось. В пограничном городе Бресте ее задержали советские чиновники, нашли какие-то неточности в оформлении документов и отправили обратно в Москву. Теперь, когда Шаляпин умер и посредническая миссия Ирины была исчерпана, с ней можно было перестать считаться. И можно было забыть о ее человеческих чувствах и о ее правах.
Борис приехал за день до похорон. Получив в Нью-Йорке телеграмму от Тани, он сразу же сел на пароход, шедший во Францию, однако пока он плыл до Европы, Шаляпин умер. Чтобы не беспокоить Бориса, капитан — деликатнейший человек! — распорядился выключить на судне радио, и только когда
Накануне похорон он успел сделать последние зарисовки отца. Для этого даже на некоторое время пришлось прекратить доступ на авеню д’Эйло для тех, кто желал проститься с Шаляпиным. В русских эмигрантских газетах появились краткие сообщения: «Около 5 часов дня по просьбе Б. Ф. Шаляпина, накануне приехавшего из Америки, доступ к гробу был прерван на один час. Сын покойного, художник, воспользовался этим перерывом, чтобы, преодолевая свое личное горе, сделать портрет отца на смертном одре». Это была самая тяжелая для Бориса работа, которую он сделал со слезами на глазах.
Федя, который находился в Лос-Анджелесе, на похороны отца не успел. Для того чтобы сесть на пароход в Нью-Йорке, ему нужно было сначала пересечь всю страну. Узнав в дороге о смерти отца, он отправил в Париж телеграмму: «Я с тобой». Ее положили Шаляпину на грудь.
В эти скорбные дни Иола Игнатьевна получила из Парижа письмо от Лидии, которая описывала ей все трагические события последнего времени.
«Моя дорогая мамусенька, — писала она, — вот сейчас вырвала наконец минутку, чтобы написать тебе после того ужаса, который произошел.
Папа еще дома, его бальзамировали. Он лежит такой изумительно красивый, с совершенно спокойным лицом, даже немного улыбается. Хоронить его будут в понедельник утром.
Его гроб будет стоять некоторое время в „Опер'a“, где будут петь артисты и оркестр будет играть.
Мы были с папой, стояли у его кровати до последнего вздоха. Утром он метался и очень страдал, был в полусознании.
Часам к четырем с половиной мы снова собрались у его изголовья. Ему сделали множество уколов, чтобы успокоить его страдания. Его последние слова были о русском театре, и сам он спросил: „Где я? В театре?“ Потом он замолк, его глаза смотрели немного наверх, в одну точку. Он лежал уже спокойно и дышал с трудом, потом… перестал дышать. Это был конец.
Умер спокойно, ни одной судороги. Заснул.
Я до сих пор не могу привыкнуть к мысли, что папы нет, мне все кажется, что он спит только.
Мир праху его и вечная ему память!
Целую тебя крепко, мамуля моя ненаглядная, все время думаю о тебе и знаю, и чувствую, что в этот страшный час ты с нами и с отцом.
Целую тебя и люблю. Твоя Лидуша».
Все обиды, все недоразумения между Шаляпиным и детьми на время были забыты, недавние огорчения отошли в прошлое перед этим потрясшим их до основания горем. Он снова был для них их милым, обожаемым, дорогим папулей, которого они — как в детстве! — бесконечно любили и всю бесценность которого ощутили только теперь, потеряв его.
Но, может быть, острее всех смерть Шаляпина пережила именно Иола Игнатьевна, которая восприняла ее как нечто невозможное, невероятное и в то же время непоправимое.Целыми днями она плакала и никак не могла поверить в то, что «великого Шаляпина» больше нет.
Именно теперь, в этот самыйстрашный момент ее жизни, стало ясно, насколько она всегда — душой и сердцем — была рядом с ним, своими молитвами защищая его от всех жизненных бурь и невзгод, насколько крепко она была связана с ним какой-то непостижимой внутренней связью. Существует прекрасная легенда, рассказанная близкими Иолы Игнатьевны. Всю жизнь она сохраняла один из портретов Шаляпина, написанный еще в начале века художником В. Э. Рассинским. Портрет этот остался незаконченным: Шаляпин дал художнику несколько сеансов, а потом почему-то разочаровался в работе и перестал позировать. Но Иола Игнатьевна этот портрет сохранила. Он находился в ее комнате, под стеклом. Возможно, она любила смотреть на это дорогое для нее лицо — молодого Шаляпина — в период их по-настоящему общей жизни, — еще не отягощенного всемирной славой и пришедшим вместе с ней грузом грехов, с такими ясными, задумчивыми, немного грустными серо-голубыми глазами… Очевидцы рассказывали, что в день, час и минутусмерти Шаляпина в Париже по стеклу напротив портрета прошла трещина — Иола Игнатьевна узнала об этом еще до всех официальных сообщений и писем ее детей! — и она в ужасе вскрикнула: «Феденька умер!»