Семейные тайны

Гусейнов Чингиз

И числился борцом.

–  Нельзя ли без… шифров? А то привыкли,- и оглядывает Самый сидящих, и Шептавший тут,- намеками да подтекстами изъясняться.- Самый тогда выговаривал длинные слова и не нуждался в чужой помощи, легко по ступенькам взбирался (на вершину).

РАЗВЕ НЕ ЯСНО?

"…таиться как будто нечего,- говорит Самый, это перед тем, как Джанибека утвердить, и он рассказывал свою биографию: как боролся и крепил безопасность вверенного ему края.

ВЫ ТАК ДУМАЕТЕ? (И утвердят,- лаком сверху, где имя-фамилия, а главное подпись.)

–  …ну да, кому не хочется героем прослыть?

Джанибек решил щегольнуть: дескать, боролся с Четырехглазым, все его тут знают, он же Шафи (или шеф), копировал того, кто мнил себя Иосифом Прекрасным, будучи просто Иосифом, пожелав с помощью капризного философа обозначить собственный вклад в науку.

Приятно Джанибеку, что линия тут выстроилась и он ПРИОБЩЕН: такие имена и Самый, кому успели на ухо шепнуть, и Иосиф Прекрасный, и Четырехглазый, хоть и судили, но какое имя!.. И он, Джанибек, в этой череде, но разве кто из этой череды способен утолить жажду?

Искали философа в городе, а он на даче: вся кровь ушла в песок,- не успели, опередил Четырехглазого (команда была срезать пик), решил уйти из жизни сам, и кожа стала как цвет ванны.

За гробом шли трое: жена, сестра, дочь. И соседний садовник который договорился с могильщиками.

Но горообразование неостановимо, и снова нет покоя Четырехглазому, рассказывает Джанибек далекую-близкую историю, вплетенную в собственную биографию,- домысливая за Шафи или шефа.

"Неужто новый пик (в горной гряде) этот полуграмотный сочинитель?!" (о поэте-аксакале).

А какая красавица жена!! На званые обеды, и ее рядом с собой, читает поэт-аксакал, гордо вскинув голову, с чего бы седеть его шевелюре?! только сорок! И бывала охота на склонах лесистых гор, изощрялись, кто попадет в камень, карандашом сделали отметку, черный кружочек, из собственного пистолета Шафи. А поэт подержал его в руке, вес будто определяет. Еще сдуру (ревнив чертовски!). Вот был переполох!.. И как он, Шафи, рискнул один пойти? Что? Из-за жены?! И миг, когда поэт-аксакал взвешивал в руках пистолет, все решил: Шафи не простил себе страха! И уже слухи… "Кого-кого?!" - не верится. "Уезжай!" - ему.

Уже конфискуются книги, изъяты из библиотек, не выдаются (почитателям таланта).

"Вспомни о Капризном философе!" Улетел-скрылся. В подполье.

Послали за ним, а дома лишь белый кот с красными, как у зайца, глазами. Да подслеповатая глухая старуха.

"А жена?!"

Плечами водят: ни жены, ни детей.

Суд был. У Шафи гордый взгляд и сквозь очки: поистине Четырехглазый! И дел всяких, когда зафиксировали и запечатлели (плотные гладкие переплеты),- чуть ли не девяносто томов!

"Как собрание сочинений,- это Расул Джанибеку,- Льва Николаевича".

"Ты о ком?" - не понял Джанибек.

"О Толстом. Мечтаю купить. Академическое издание".

А доступ к ТЕМ томам и по сей день закрыт. Расул и Джанибек поочередно записывали наиболее интересные эпизоды,- оба ПРИЧАСТНЫЕ к суду: у Расула двоюродный брат матери (склонились над семейным альбомом: "Как они похожи!.." - Расул и тот, брат матери, погубленный Четырехглазым), а Джанибек - свидетель ("Ну да, кому не хочется числиться в борцах?" - это Самый Джанибеку говорит. И УТВЕРДИЛИ… Обошел Расула).

"…ты идешь по коридору,- рассказывал как-то

Джанибеку Четырехглазый, не подозревая, что о себе…- да, идешь по коридору, и - щелк!.. Чудак, не человек, а механическое устройство: в щелочку целится, раз - и готово!" И задумался, помнит Джанибек. Хотел спросить: "А вы сами? Довелось хоть раз?"

На суде и узнали: довелось, и не раз. Собственноручно застрелил двоюродного дядю Расула.

Успевай записывать имена казненных, да еще чтоб никто не видел,- отберут и выставят из зала суда, секретарь… секретарь… секретарь… председатель… председатель… здешний Совнарком - и первый председатель, и второй, и третий, нет, первый - своею смертью, загадочная гибель, но второй и третий - это точно, он, Четырехглазый, прикончил, вот здесь - дядя Расула, ЦИК-нарком… министр… начальник… философ… гюэт… нефтяник… хлопкороб… инженер… Кто еще? Разве всех запишешь, рука не поспевает, их тысячи, имен этих,- лишь выборочно, знакомые только, в три столбца на листках, и жены, и братья, и сестры, и. дети, и родители тоже.

Летучий отряд из бандитов, это в юности, уголовные преступления, тюрьма, и вписано позднее: "политический". Уничтожение архивов, фальсифицирование документов. Ложные показания,- и пестрят, требуя расшифровки, эти КаэРДэ и КаэРТэДэ, первое - контр-, революционная деятельность, а второе еще и (меж ними) "троцкистская", и ПэШа, подозрение в шпионаже, и СОЭ, социально опасный элемент, а еще и вроде диковинного имени на каком-нибудь архипелаге - АсеВеЗе, анти, так сказать, советский военный заговор, короче: весь джентльменский набор был у дяди Расула.

Живые свидетели тоже, которые вспоминают запрещенные, предупреждающие, предписывающие, указательные знаки, из лагерных правил: что нельзя петь, но и нельзя не есть, ибо голодовка - тягчайшее преступление, нельзя делать гимнастику, дескать, желаешь пережить всех и, выйдя на волю, продолжить преступную деятельность, и спиной к глазку нельзя сидеть,- не прятать ясные очи, не впадая при этом в уныние, ибо трудны только первые десять лет.

И записи свели воедино, по экземпляру у Расула и Джанибека (но оба записали последние слова Четырехглазого: Расул лишь часть: "Меня мало расстрелять за содеянное, мало казнить, меня надо четвертовать, отрубить голову…" - а Джанибек - и дальше: "Но изменником, врагом народа, государства и партии я не был", и добавил по привычке, ибо увлекался сочинительством: "Держался при этом мужественно…").

Вечность с той поры прошла, когда они с Расулом шли-шагали в ногу и мир казался… молоды были, вся жизнь впереди, как, впрочем, и теперь. Не надо, ни к-чему эти воспоминания, как будто все в прошлом (а было ли - даже не верится); вспоминать - это расслабляться, а тут нужна собранность.

Да, ничего нового Бахадур не сказал Джанибеку, очевидные вещи.

А Бахадур влез на подоконник, до четвертого этажа добрался, дальше - еще два пролета, но это, честно говоря, его мало уже привлекает, вкалывать с утра до вечера: пора в тринадцатиэтажное здание с разветвленной сетью отделов, подотделов и секторами. А кто откроет форточку, чтоб птенчик, подлетев, не на подоконнике торчал, царапая коготками скользкую жесть, и чтоб не клювом об стекло бился - его и пулей не прошибешь! Айша откроет?