Семейный архив
Шрифт:
Сейчас написал 5 писем — в военкоматы Крыма и нашим ливадийским соседям, может быть, что-нибудь станет известно об отце, о нем известно только, что он пропал без вести.
17 августа. Сегодня для меня торжественный день: как-никак — я кончил! А вот названия для поэмы еще нет. Завтра пошлю ее Трегубу, в Бюро помощи начинающим при журнале «Новый мир».
Написал письма тете Рае и тете Вере — и выдохся. Читаю «Сагу о Форсайтах» Голсуорси — потрясающе...
Вольтер где-то, кажется — в трактате о самоубийствах, приводит примеры того, как самоубийц удерживало от последнего шага только
Я предупреждало — то, что напишу я сейчас — черное. Да, я — комсомолец Юрий Герт, пишу это, черт побери!
Когда я писал свое «Будущее наступает» (другого названия пока не придумал), я помнил: стоит на углу маленький, щупленький человек с бледным, худым лицом и говорит: «Я два дня ничего не ел». Если верить его словам, он инженер. Колхозники в эту зиму съели всех кошек и теперь берут их из города... Я знаю еще многое — менее красочное, но не менее страшное, дикое.
Когда же людям будет легче!
18 августа. «Будущее наступает». Отрывок, который мне почему-то больше других нравится.
После мрака жду света.
Сервантес
Пустынны равнины Кастилии. Ночь.
Грустнеет месяц двурогий.
Проникнутый лунной романтикой, я
Одиноко бреду по дороге.
Тихо. (Конечно, не так тихи
Ночи на острове Яве...)
Мне даже хотелось слагать стихи
И в них тишину эту славить...
«От Севильи до Саморры
Тихим сном Испанья спит,
Не поют тореадоры
И не слышно Карменсит.
Серебрят леса каштанов
Бледнолунные лучи.
В тишине куются планы,
В тишине куют мечи,
И на площади Алькалы
С черным грандом на коне
Маршируют генералы
В этой страшной тишине...»
Но вдруг я услышал тяжелый вздох
Под синей тенью маслины.
Поближе я подошел — и охнул
при виде такой картины:
Рыцарь! Представьте — из средних веков
Рыцарь
Я в книжках читал про таких — но живых
Не видел еще до сих пор их!
Но он, смешной и печальный, был здесь —
Прошлого странным осколком...
И вдруг я заметил: его чулок
Заштопан зеленым шелком!
Кто не запомнил того чулка?..
— Ты ль это, бессмертный романтик?
О славный мой предок, тебя я узнал
Ты —Дон-Кихот из Ла-Манчи!
О угнетенных опора и щит!
На вас не надели колодки?
Не рыцарский вид ваш сегодня дивит,
А вы — без тюремной решетки!
Ведь справедливость, свободу, права
Изъял генерал из Испаньи,
Но ваша бунтующая голова
Все в том же великом мечтаньи?..
И ваш романтизм, — я дону кричал,
Рушит ли жизни сердцу?..
Я знаю: по латам вы — феодал,
Но демократ по сердцу!
С кем ты боролся, кого спасал,
Мне расскажи поскорее!
И где же великий Санчо Панса,
И где же твоя Дулъсинея ?..
Кихот улыбнулся грустно в ответ
И тихо сказал мне:
«Да, я живу четыреста лет,
Ты видишь меня не во сне,
Но за эти века стал я другим —
Не безумцем на Пенья-Побре,
Меня называют по всей стране
Алонсо Кихана Добрый...»
Плывут облаков овечьи стада,
Раздался совиный крик.
«Санчо давно в тюрьме, туда
Привел его язык.
А Дулъсинея, сказать я могу,
Оклеветана лживой прессой:
Любая крестьянка ни на дюйм