Семейный стриптиз

Голдсмит Оливия

– Ничего. Абсолютно ничего.

– Как это – ничего?! Тебе собираются предъявить об­винение, а ты говоришь, что это ничего не значит? – Она стиснула трясущиеся руки. – Я не ребенок, Фрэнк, так что не надо обращаться со мной как с маленькой. Ты что, пы­тался кого-нибудь подкупить, чтобы замять дело? Пытался выяснить, что есть на тебя у окружного прокурора?

– Мы все испробовали, – не стал отрицать Фрэнк.

– Ну и?.. Что же все-таки произошло? Ты убеждал меня, что у них ничего нет. Обещал, что никакого обвине­ния не будет. А теперь… Что происходит, Фрэнк?!

Молчание, казалось, длилось вечно. Мишель

ощущала бешеное биение пульса, болью отдающееся в висках. На­конец Фрэнк заговорил:

– Обвинение будет предъявлено очень скоро. Возмож­но, в понедельник. По словам Брузмана, они считают, будто я возглавляю что-то вроде банды, торгующей кокаи­ном и амфетамином.

Мишель сдавленно застонала, и Фрэнк отвел глаза.

– Брузман узнал об этом как раз вовремя, чтобы пред­упредить, но слишком поздно, чтобы помешать процес­су. – Покачав головой, Фрэнк вновь остановил взгляд на жене. – Я невиновен, Мишель! Ведь ты это знаешь, правда?

– Но… – Мишель запнулась: она понимала, что лучше было бы промолчать, но слова сами рвались с языка. – Как же они могли организовать обвинение, если у них ни­чего против тебя нет?

Фрэнк резко крутанул кресло так, чтобы смотреть прямо на нее.

– Так ты считаешь, что я могу быть наркодельцом? Стал бы я, по-твоему, морозить задницу на крышах и ла­яться со своими лоботрясами-рабочими, если бы делал бабки на отраве? – Он выбросил вперед руки. – По-твоему, эти пальцы были бы покорежены гвоздями и щепой, если бы я торговал зельем, а не клал шифер? – Фрэнк от­вернулся, уронив руки. Голос его зазвучал тихо, почти скорбно. – Не могу поверить, что ты – ты! – это спроси­ла. Разве копы нашли в доме хоть крупицу порошка? Разве я катаюсь на «мерсе» вместо дряхлого пикапа «Шевроле»? Может, у нас миллион припрятан на счету, о котором ты мне забыла сообщить? Не могу поверить… – простонал он.

Веки Мишель обожгло слезами. Она тоже не могла по­верить. Не могла поверить, что все это происходит с ними. Неужели чья-то ошибка способна разрушить жизнь ее семьи? Как случилось, что именно ее… их… выбрало провиде­ние и подвергло такой пытке?

У нее вдруг закружилась голова, и она, наверное, упала бы, если бы Фрэнк не подбежал к ней. Со стоном Мишель прислонилась к мужу.

– Боже мой! Что же мы будем делать, Фрэнк? – Ее голос звучал тоньше и жалобнее, чем голосок Дженны.

Он крепко прижал ее к себе.

– Я невиновен, Мишель. Ты ведь веришь мне? – Она кивнула, со свистом втянув в себя воздух. – Значит, будем бороться, – сказал Фрэнк. – Будем держаться вместе, защищать друг друга и детей. И победим. Обвинение – еще не осуждение. Не знаю, почему меня решили стереть в по­рошок, но клянусь, им это не удастся.

– Сколько это будет стоить? – прошептала Мишель. От Джады Брузман потребовал десять тысяч долларов. А от Фрэнка? Сколько уже вытянул этот скользкий слизняк? – Сколько это будет стоить, Фрэнк?

– О деньгах не волнуйся; деньги – моя забота. А ты позаботься о детях. – Он отклонился, чтобы увидеть ее лицо. – Позаботься о Фрэнки, о Дженне и обо мне, детка. Сможешь?

Если бы она была в этом уверена! Мишель кивнула.

– Мы победим, – притянув жену к себе, хрипло сказал Фрэнк. – Обещаю. Я сумею вас защитить. – Внезапная дрожь его голоса ранила Мишель в самое сердце. – Только не бросай меня, – умоляюще выдохнул он. – Прошу,

Ми­шель, не бросай меня!

ГЛАВА 24

Пустив горячую воду тонкой струйкой, Джада отмока­ла в ванне. Обычно она предпочитала душ – быстро и удобно. Но сейчас, в зловеще-пустом доме, эта комнатка казалась единственным безопасным местом. Лишь здесь, в ванне, до краев наполненной горячей водой, стихала дрожь в руках, хотя карусель мыслей продолжала кружиться.

Любой сторонний наблюдатель, должно быть, принял бы ее за ненормальную: виданное ли дело – пять раз за день принимать ванну? Но Джаду тянуло сюда как магнитом; она погружалась по самую шею в очень-очень горя­чую, насколько выдерживало тело, воду и сидела до тех пор, пока отупение не сменялось лихорадочной жаждой деятельности, вытягивавшей ее из ванны. Тогда она опять вытиралась, опять одевалась, опять принималась за до­машние дела – и бросала, так и не закончив. Или опять щелкала кнопками телевизионного пульта, чтобы через час вновь оказаться в ванне, повернуть кран и пустить воду.

Счастье еще, что у нее выдался перерыв между купа­ниями в тот момент, когда мама позвонила с Барбадоса, исполняя их ритуал еженедельной телефонной связи. Го­лос матери проливал бальзам на исстрадавшееся сердце Джады, но она не решилась посвятить родителей в кош­марные перемены в своей жизни. Когда мама позвала к те­лефону внучат, Джаде пришлось сочинить детский пикник у соседей, куда отправились Кевон с Шавонной. Она наде­ялась, что господь простит ей эту ложь во спасение. Насчет местопребывания Клинтона ей не пришлось сочинять не­былицы: своего мнения о нем родители не изменили и ни­когда о нем не спрашивали.

Джада любила мать, не хотела ее тревожить и волно­вать, но главное – она не хотела признавать правоту роди­телей. Сейчас Джада это отчетливо понимала и горько со­жалела о том, что не решилась на признание. Мама ведь всегда хотела ей только добра, только самого лучшего… а ее дочь со своей распроклятой гордостью и ослиным уп­рямством не пожелала открыть душу перед самыми родны­ми людьми. Гордость – вот ее порок.

Пытаясь хоть чем-то оправдаться, Джада решила, что ей просто нужно время. Да, всего лишь немного времени. Она найдет в себе силы поделиться с родителями, как только вновь увидит своих малышей. Пусть ей вернут детей; больше ничего не нужно. Она сменит замки, вы­швырнет вон вещи Клинтона и память о нем, привыкнет к мысли и приспособится к роли матери-одиночки. А уж ма­ма не станет судить дочь слишком строго, хотя ни в их семье, ни в общине разводы никогда не приветствовались. Джада была уверена в том, что мама даже не напомнит ей о своем пророчестве насчет низкой, подлой натуры Клинтона.

Ожидание встречи с детьми тянулось невыносимо долго, облегчение наступало только в горячей воде. Неда­ром она Водолей по знаку Зодиака. Вообще-то, Водолей – знак воздуха, но Джаде это всегда казалось неправильным; Водолей должен быть знаком воды. Она вдруг вспомнила скалистые островки в Карибском бассейне, и ей мучитель­но остро захотелось оказаться дома, у родителей. Не в Аме­рике, а на Барбадосе, где она, собственно, никогда и не жила, а лишь приезжала погостить. Все равно ее дом там!

Там она была бы в безопасности, была бы счастлива… с мамой, папой и своими малышами.