Семибоярщина
Шрифт:
Начались выборы. Намечалось имя Михаила Федоровича Романова. Народ сохранил благоговейную память о двоюродной бабке его, супруге Иоанна Грозного, добродетельной Анастасии Романовне и брате ее Никите Романовиче (Захарьине-Юрьеве), милосердном заступнике перед грозным царем за русский народ. Свежи были в памяти народной и тяжкие мучения, заточение и смерть, которым подверглись бояре Романовы — дяди юного Михаила — во дни гонений на них Бориса Годунова. Искреннее сожаление и вместе с тем чувство глубокой благодарности питал народ и к старшему брату их, митрополиту Филарету, который уехал в дни смуты в числе послов под Смоленск мужественно отстаивать интересы отечества, испытал лишения и поругания и переживал теперь тягость польского плена вдали от родины. Романовы во главе русского народа пережили ниспосланные им судьбой беды, постояли честно за русское дело, не склонили ради корысти и выгоды главы перед временщиками, достойное имя их окружалось ореолом доблести и мученического страдания; они сумели пронести свое имя незапятнанным через все испытания Смутного времени. Народ, знавший цену страданиям, любил Романовых как олицетворение чести и правды, своего страдания. Романовы были если не в родстве, то в свойстве с угасшим после Федора Иоанновича исконным славным царским Мономаховым родом. И взоры выборщиков, естественно, обратились
— Михаил Федорович Романов будет царь-государь Московскому государству и всей Русской державе!
— Се быст по усмотрению всесильного Бога! — торжественно заключил с Лобного места Авраамий Палицын.
Тотчас после избрания в Успенском соборе, под ликующий перезвон колоколов, был отслужен молебен с провозглашением на ектиньи новонареченного царя Михаила Федоровича, затем народ во главе с боярами приводился к присяге, и Земский собор выбрал посольство для приглашения нового царя. В состав вошли рязанский архиепископ Феодорит, троице-сергиевский келарь Авраамий Палицын, затем два архимандрита, два соборных протопопа, бояре Ф. И. Шереметев и князь В. И. Бехтеяров-Ростовский, окольничий Ф. В. Головин, дьяк Иван Болотников, служилые люди разных чинов: стольники, стряпчие, дворяне московские, дьяки, жильцы, дворяне и дети боярские из городов, головы стрелецкие, гости, атаманы, казаки, стрельцы. Вместе с тем послали гонцов с грамотами во все города, которые извещали об избрании нового государя.
Послы, везя письменный наказ, приглашавший государя пожаловать в столицу, выехали из Москвы 2 марта, а 13-го во время вечерни посольство прибыло в расположенный близ Костромы Ипатьевский монастырь (построенный в XIV веке мурзою Четом, предком Бориса Годунова, и впоследствии перешедший во владение бояр Романовых), где тогда проживал шестнадцатилетний Михаил Федорович с матерью старицей Марфой (в миру Ксенией Ивановной Романовой, разлученной супругой митрополита Филарета — Федора Никитича Романова). Узнав о цели приезда посольства, старица Марфа просила послов пожаловать на следующий день.
Утром 14-го из города в Ипатьевский монастырь тронулось многолюдное шествие во главе с крестным ходом, несшим хоругви и иконы, и в числе их чтимую местную святыню — чудотворную Федоровскую икону Богородицы; посольство сопровождало духовенство, костромские воеводы и служилые люди, народ; женщины шли с детьми. Картина народного шествия была трогательная и величественная. Инокиня Марфа вышла с сыном встретить посольство за монастырские ворота; оба приложились к иконам, но выслушать послов отказались. С трудом упросило их духовенство проследовать в собор. Там был отслужен молебен, после которого послы произнесли по наказу, врученному им Земским собором, приветственную речь Михаилу Федоровичу, известили о состоявшемся избрании его на царство и приглашали приехать в Москву.
Юный боярин испугался неожиданно выпавшей на его долю высокой чести и того тяжкого бремени правления, той ответственности, которые возлагались на его молодые плечи. Испугалась за сына и инокиня Марфа и решительно отклонила приглашение послов. Избранный царем сын ее несовершеннолетен, неопытен, неискусен в делах правления, говорила она, а государство Московское полно смуты, всяких чинов люди измалодушествовались, отвыкли прямить своим государям, очернили себя изменами, государство вконец разорено, литовские люди вывезли царские сокровища, дворцовые села опустошены, служилые люди обнищали, содержать их и пополнить государевы обиходы нечем. «Мне, — заключила инокиня Марфа, — благословить сына на государство разве на погибель потому, что отец его Филарет-митрополит у Короля в Литве в великом притеснении; узнает король, что по прошению и по челобитью всего Московского государства сын стал царем, велит над отцом его какое-нибудь зло сделать». Послы возразили, что прошлые вины и провинности московских людей, объясняемые рознью, междоусобицей и другими различными причинами Смутного времени, в пример идти не могут; что нынче государь избран волею всего народа, который крест целовал в том, чтобы служить и прямить до смерти; что относительно митрополита Филарета тревожиться инокине Марфе не следует, так как вопрос о возвращении его уже предусмотрен Собором и к польскому королю отправлены послы с предложением отпустить митрополита в обмен на польских пленников.
Долго убеждали послы и долго возражала инокиня Марфа. Несомненно, она была права в своем упорстве, тревожась за юного сына, которому государство доставалось и в такое тяжелое время, и в таком печальном виде. Наконец послы прибегли к последнему способу убеждения — возлагали на упорствовавших инокиню Марфу и ее сына в случае отказа от престола ответственность за гибель государства, за поругание врагами православной веры ее исконных святынь, церквей, икон и многоцелебных мощей святых угодников. Тогда, устрашась гнева Божьего, старица Марфа со слезами благословила сына, а Михаил Федорович объявил, что по многому моленью и челобитью водворяется на царском нареченье, и соизволил принять от рязанского архиепископа царский посох как знак царской власти. Сразу новому царю провозглашено было многолетие, и посольство, и все участники торжества подходили к царской руке.
Затем государь с матерью выехали из Ипатьевского монастыря и 21 марта прибыли в Ярославль, где расположились в Спасском монастыре. Дальнейший путь к Москве прошел весьма
Тринадцатого апреля государь из Ярославля прибыл в Ростов, а в конце апреля стал приближаться к Москве. 1 мая в Братошине принимал послов от Трубецкого и Пожарского, просивших государя разрешить видеть его на встрече всем ратным и служилым людям, принимавшим участие в освобождении Москвы и нынче жаждавшим лицезреть своего царя, а вечером 1 мая Михаил Федорович прибыл в село Тайнинское, где перед вступлением в Москву провел последнюю ночь.
Торжественный въезд столь долгожданного и желанного государя в столицу совершился в воскресенье 2 мая. Выдался яркий погожий день. Весеннее солнце радостным светом заливало толпы народа, стремившиеся по не обстроенным еще, обгоревшим, разоренным улицам навстречу царскому поезду. Вся Москва, от мала до велика, духовенство с иконами, люди всех чинов и званий встречали государя. Михаил Федорович с матерью проехал прямо в Благовещенский собор, где отстоял молебен, принял благословение, а затем стал принимать поздравления подданных, допускавшихся к царской руке.
— Дай Бог, — говорили они, приветствуя государя, — чтобы ты многолетен и счастлив был в неисчетные лета. Целуем тебе все крест служить и прямить до конца живота своего.
Одиннадцатого июля Михаил Федорович венчался на царство, а 12-го, по случаю тезоименитства государя, объявлены были царские милости. В числе первых обласканными ими оказались князь Пожарский и Минин. Стольнику Дмитрию Михайловичу Пожарскому было сказано боярство, а Козьме Захарычу Минину-Сухоруку пожаловано высокое звание думного дворянина.
Мечта многострадального русского народа осуществилась: московский престол снова занял истинный, законный, «прирожденный», всею землею выбранный, Богом благословенный государь, давший Русской земле могучую династию, которая возвеличила нашу родину и за триста лет превратила гибнувшую, разоренную, истерзанную страну в одно из самых могучих государств в мире.
Остается рассказать о судьбе остальных действующих лиц романа.
Неожиданная гибель Прокопия Петровича Ляпунова произвела на приверженцев его удручающее впечатление. Они искренне жалели борца за русское дело, человека редкой энергии и силы воли, сумевшего за короткое время поднять государство и организовать поход ополчения в Москву. Волновались, что заместитель ему не скоро найдется. Особенно поразила смерть рязанского воеводы Аленина, который привязался к нему всей душой, оценил его редкие качества и был ему благодарен и предан за сочувствие и помощь в деле спасения Наташи. Убийство Ляпунова вызвало в Аленине сильную ненависть к полякам и к казакам, и в частности к Заруцкому, которого он считал злейшим врагом рязанского воеводы и если не прямым убийцей, то злостным попустителем совершенного не без его ведома преступления. И Аленин поклялся отомстить и полякам, и Заруцкому. В стычках с поляками он проявлял безумную храбрость, но в течение года после убийства Ляпунова стычки эти были сравнительно редки и Аленин томился вынужденным бездействием. Между тем он узнал, что в марте 1612 года Заруцкий и Марина, продолжавшая мечтать о московском престоле, признали истинным царем псковского вора Сидорку и готовы были уже соединиться с ним против Москвы. Возмущенный этой новой проделкой сумасбродной польки и боясь, как бы заговор опять не причинил беды Москве и не затянул ее освобождения, Аленин поставил себе целью разрушить во что бы то ни стало эти новые козни Марины и Заруцкого. Пользуясь бездействием под Москвой, он весной договорился со знакомым нам дворянином Матвеем Плещеевым и поехал с ним в Псков образумить псковичей, восстановить их против Марины с Заруцким и признанного ими царем «вора» Сидорки. Но уже самим псковичам разгульный, наглый, корыстный «царек» успел опротиветь. Подействовали на них и убеждения Плещеева и Аленина. Почуяв беду, «царек» в мае пытался бежать; его поймали, посадили в тюрьму, а в июле повезли на расправу под Москву. По дороге на отряд стражи, во главе которой находился Аленин, напал Лисовский и пытался отбить «царька». Страже пришлось бежать. Во время этого бегства «царек» умышленно упал с лошади. Лисовский настигал. Тогда из опасения, как бы «царек» не достался ему в руки, Аленин выхватил у соседнего казака копье и пронзил им «вора». Покончив с ним и разрушив замыслы Марины и Заруцкого, Аленин поспешил вернуться в Москву, куда, по слухам, вскоре должен был подойти князь Пожарский. Здесь Аленин встретился с сыном Матвея Парменыча, Петром, который после падения Смоленска остался в плену у поляков и бежал теперь, чтобы принять участие в освобождении Москвы. Узнав о ратных подвигах и способностях Аленина и Петра Роща-Сабурова, молодецки отличившегося при защите Смоленска, князь Пожарский, умевший выбирать и отличать достойных людей, назначил их головами над отрядами в пятьсот человек. Они приняли горячее участие в бою с Ходкевичем 24 августа и отличились. Когда к концу боя Козьма Захарыч Минин, вообще не принимавший участия в военных действиях как человек не ратный, подметил в решительную минуту смятение среди казаков, которые уже готовы были отступить перед последним натиском озверевших поляков, он попросил разрешения Пожарского вступить в бой, взял у Аленина половину его отряда, и они, перейдя реку, стремительно ударили с разных сторон на пешую и конную польские рати у Крымского брода, смяли их и обратили в бегство, а Петр подоспел в это время со своим отрядом и отбил у противника до шестидесяти тяжелогруженых возов с припасами. В этой стычке Минин потерял убитым племянника.