Семибоярщина
Шрифт:
Отряды вышли и построились на плотине. Хитрый план Валуева был разрушен.
Жолкевский собрал совет и наутро назначил битву.
Утро было пасмурно, моросил дождик. Пехотный полк Казановского выстроился у начала плотины и только ждал сигнала, чтобы броситься в битву. Русские толпились на другом конце и кричали:
— С нами Бог!
— В бой! — раздался военный польский клич, и поляки, как лавина, бросились на плотину.
Раздались выстрелы, крики, стоны.
Казановский потерял шапку; его чуб развевался, как бунчук, а сабля
Жолкевский посылал на плотину полки за полками.
— Что он делает? — удивлялся Добушинский, стоя рядом с Одынцом во главе своих драгун. — Нам не пробиться здесь! Смотри, какая их силища!
— Небось гетман знает, что делает, — ответил Одынец и тут же вскрикнул: — Смотри, смотри!
Добушинский устремил взоры по указанию Одынца и увидел казаков Зборовского. Вытянувшись в линию, они ехали вдоль берега и скоро выстроились в два ряда лицом к неприятелю.
— А сюда! — указал Одынец.
Добушинский повернулся и увидел, что слева от его руки собственный полк Жолкевского делал то же самое. Впереди ехал Ходзевич.
— Эге! Да гетман отводит глаза только! — уже весело сказал Добушинский.
— Я же тебе говорил! — торжествовал Одынец.
Они посмотрели на плотину. Там кипел кровавый бой. Русские слали отряд за отрядом и в пылу боя не видели, как полки Зборовского и Жолкевского сошли в реку и по сухому дну справа и слева надвигались на плотину.
Жолкевский вдруг подал знак. Поляки на плотине прекратили бой и стали отступать. Русские с кликами ликования устремились за ними и заняли всю плотину. В тот же миг их радость сменилась ужасом. С криками «в бой», с диким визгом казаков поляки бросились на них справа и слева, а конница Струся ударила им во фронт.
— Бей! — кричал не помня себя Добушинский, проносясь как смерч сквозь рады неприятеля.
Русские растерялись и побежали. Следом за ними, покрывая путь трупами, помчались поляки. Русские устремились к острогу. Валуев поспешил открыть беглецам ворота, но, впустив часть, тотчас запер их, боясь поляков. Оставшиеся русские заметались по полю, поляки ловили их и беспощадно рубили. Вопли, стоны, выстрелы оглашали воздух до ночи.
Жолкевский велел перевезти обоз и обложил Валуева с князем Елецким в остроге, а наутро, оставив сторожить острог полковников Добовского и Клиновского, двинулся потихоньку к Клушину, где остановилось главное войско с Дмитрием Шуйским, Делагарди и Горном.
Здесь гетман разбил русских наголову, заставив бежать их с позором в Москву.
Что-то невероятное было в этой битве: восемь тысяч поляков разбили войско в пятьдесят тысяч русских и десять тысяч иноземцев! Но помимо талантливого гетмана против бесталанного Дмитрия Шуйского в этой победе было немало и иных причин. Войско не любило Дмитрия Шуйского, иноземцы, которым неисправно платили, почти не хотели биться, наконец, русское войско состояло почти все из новобранцев,
Как бы то ни было, русские потерпели полное поражение, и Жолкевский по очищенной дороге двинулся к Москве, заставив пленных присягнуть Владиславу. К его триумфальному шествию присоединился и Валуев с князем Елецким, которым жутко стало в осажденном остроге и которые не замедлили присягнуть со своим войском тому же Владиславу.
Глава XVIII
Среди шишей
Что-то невообразимо смятенное и страшное представляла собой большая дорога на Можайск в тяжелые дни 5 и 6 июля 1611 года.
Маремьяниха, трясясь в телеге рядом с Силантием Мякинным, только стонала да охала, Силантий же ехал мрачнее тучи и часто в злобе бил ни в чем не повинную клячу, А вдоль дороги, нагоняя и обгоняя их, бежали и скакали сломя голову русские воины, разбитые при Клушине.
— Спасайтесь, кто в Бога верует. Лях за нами! — кричали они и бежали дальше.
— Господи, помилуй нас, грешных! — крестилась Маремьяниха. — Да что это все очумели словно?
— Не поймешь, что ли? — хмуро ответил Силантий. — Ведь наших разбили, и лях на Можайск идет!
— Ай, а мы туда же!
— А что он нам сделает? Мы не воевали. Эх, кабы не ты, баба! — прибавил Силантий и хлестнул лошадь.
— Чем это я да помешала тебе? — с укором спросила Маремьяниха.
— А тем, что без тебя я взял бы меч да пошел бы с ляхом воевать! Вот что!
— Тоже Аника-воин! — скептически заметила Маремьяниха. — А что было бы с боярышней?
— И ее скорей бы нашел. А то на! Пошли управы искать. Да у кого искать-то ее, ты скажи?
— А вот царя просить станем!
— Царя! Какой такой теперь есть царь на Руси? Эх, ты! — И Силантий снова стал бить свою клячу.
— Православные, дозвольте в телегу сесть. Смертушка! — раздался подле них слабый голос.
Маремьяниха обернулась и невольно перекрестилась. Пред ними стоял воин в разорванном кафтане, без шлема, с лицом, залитым кровью; его голова была обмотана тряпкой.
— Садись, родной, садись, болезный! — поспешила пригласить его Маремьяниха.
Силантий протянул руку и помог ему влезть в телегу; Раненый со стоном сел подле Маремьянихи.
— Что, здорово попало? — спросил Силантий.
— А саблей, родимый, по голове да по уху, — ответил воин.
— И всем так? — спросила Маремьяниха.
— Ой, всем! И силища их была, и ретивы они ух какие! И немцы на их сторону ушли. Тут и конец нам! Ох! — Раненый схватился за голову.
— Дорогу, дорогу! Прочь с дороги! — раздался крик позади них.
Силантий поспешно свернул лошадь в сторону и оглянулся. На взмыленных и испачканных тиной лошадях мчались два воина, видимо важные особы. Их лица были испуганы, бороды растрепаны, у одного вместо шлема была скуфья на голове. Едва их увидели на дороге, как поднялись крики: