Семирамида. Золотая чаша
Шрифт:
Евнух тут же поднялся, принялся отряхивать колени.
— Если спасет, – деловито отозвался он, – получит награду.
Глава 5
Бурю схватили в воротах Ашшура. Здесь его догнали конные ассирийцы с выставленной в степи заставы, они гнались за ним еще с полудня. Стражи на воротах, заметив усталого донельзя, страшно возбужденного скифа едва не подняли его на копья, заставили спешиться. Тут и подоспела погоня.
Пленника поволокли во дворец, бросили к ногам Иблу. Наместник, сидя на возвышении, к которому вели широкие ступени, некоторое время разглядывал варвара. Приметил, что тот, хотя и скиф, но
— Язык знаешь? – обратился он к Буре.
Тот что-то буркнул в ответ.
— Поставьте его на ноги, – приказал наместник
Стражники исполнили приказание. Буря попытался освободиться, однако воины еще крепче сжали его.
— Господин, я – посланец от Ардиса, начальника конной стражи каравана, который отправился в Дамаск
— Да ну! – восхитился Иблу. – А кто такой Ардис?
— Господин! – с отчаянием воскликнул Буря. – Позволь мне поговорить с твоим племянником?
— Почему не со мной? – удивился Иблу.
— Потому что ты не знаешь Ардиса.
— Это что-нибудь меняет?
— Меняет, господин. Где твой племянник, господин?
— На охоте.
— Где его супруга Шаммурамат.
— Тоже на охоте.
Буря внезапно и звучно зарыдал, вновь попытался вырваться.
Стражи еще сильнее сжали пленника. Тот ослаб, обвис на руках. Воины перевели дух, и в следующий момент Буря изловчился и ударил одного из стражей ногой в пах. Тот вскрикнул, выпустил руку. Буря тут же освободившейся рукой ударил кулаком другого. Ему удалось вырваться. Он бросился к Иблу. Наместник побледнел, вскочил, взялся за рукоятку ножа, однако скиф упал ему в ноги, взмолился.
— Господин, если тебе дорога честь семьи?.. Если тебе дорого счастье Нинурты?.. Если тебе пришлась по сердцу Шаммурамат, срочно направь воинов, чтобы те окружили ее и никого не подпускали…
В этот момент его ударили рукояткой меча по голове, и Буря потерял сознание.
Иблу презрительно глянул на стражей.
— Плохо держите. Скажете Ушезубу, что я недоволен. Этого привести в чувство. И побыстрей!
Бурю окатили водой из кожаного бурдюка. Тот встрепенулся, встряхнул головой. Иблу подсел к нему поближе, приказал.
— Говори.
— Нельзя, господин. Чужие уши.
— Ты больше не будешь бросаться на меня?
— Нет, наместник. Ты – моя единственная надежда.
— Хитро и непонятно. Все прочь.
— Господин, – бросился к нему появившийся Ушезуб. – Я знаю этого человека. Он буен и своенравен.
— Он точно из вавилонского каравана?
— Да, но…
— Все прочь! – повысил голос старик.
Воинов, сбежавшихся защищать господина, как ветром сдуло.
— Говори! – приказал он Буре.
* * *
Нет более захватывающего развлечения, чем облава на диких ослов. В иных местах их называют онаграми, кое–где куланами, но как ни назови своевольное животное, взять его, особенно в степи, – трудное дело.
Здесь нужна сметка.
Следопыты, с утра следившие за стадом, обнаружили себя, когда онагры двинулись к реке на водопой. Многочисленно–плотной, изогнутой цепью всадники отсекли животных от реки и постарались поворотить их в сторону обрывистых террасных откосов, где прятались засады.
В неприступных обрывах кое–где были заметны ложбины, проточенные водами, стекавшими с раскинувшегося повыше террас просторного, обильного разнотравьем плато. В одной из таких промоин
Охотники притаились в зарослях колючника, откуда, повыше переплетения ветвей, им открывался вид на широкую пойму, усеянную косяками диких ослов.
Сердце молодой женщины, наблюдавшей за маневрами конных загонщиков, колотилось с такой силой, что заглушало тысяченогий топот копыт. Справятся ли загонщики? Куда свернут онагры? Где будут искать спасения? Помчатся ли в их сторону или попытаются прорваться на равнину по другой лощине? Если животные прорвут оцепление и вырвутся на свободу, добыть их будет трудно, считай, невозможно, ведь всем известно, что по резвости онагр значительно превосходит объезженную лошадь. Брать животных можно только, когда они начнут тесниться в узости – тогда их можно легко бить стрелами.
Онагры, словно предчувствуя опасность, грозившую им со стороны террасных откосов, начали бросаться в разные стороны, пытаясь найти брешь в тесных рядах ассирийских всадников. Старые опытные самки, возглавлявшие косяки, вели своих молодых соплеменников прямо на воинов. Избежав стрел, животные решительно наскакивали на коней – те со страху вставали на дыбы, всадники с криками валились на землю. В общей сумятице дикие ослы пошевеливались куда проворнее, чем кони и люди. Храбрые и сообразительные животные пытались вцепиться в горло лошади, а если повезет, и крепко лягнуть ее задними копытами в живот. То там, то здесь отдельные онагры, а кое–где и целые косяки, прорывались на волю. Их гордое ослиное «иаканье» торжествующе покатилось по речной долине, прибавляя храбрости тем, кто еще находился в осаде.
Правда, конники из многотысячного отряда Нинурты тоже были не промах. Старшие военачальники быстро сумели восстановить порядок. Конные кисиры сомкнули ряды и решительно погнали оставшихся животных в сторону откосов. Старались так завернуть спасавшихся бегством животных, чтобы как можно больше онагров скопилось у той узости, где притаился их военачальник с молодой женой, а также мудрец, недавно прибывший из Вавилона учить местных жрецов уму–разуму.
О Набу–Эпире говорили разное. Кое-кто утверждал, что, прощаясь с ним, вавилонский царь Мардук–Закир–шуми рыдал, ведь этот уману считался в Вавилоне лучшим знатоком ночного неба, наиболее опытным из всех составителей таблиц, предрекавших судьбу гражданам и стране. Понятно, что лишиться такого предсказателя было горем для великого города.
В стране Ашшура Набу–Эпира ждали с нетерпением – впереди война и вступать в нее без ясного и тщательно выверенного оракула было безумием. Ассирийцы не любили выходцев из Вавилона, но вынуждены были прислушиваться к их советам, их наставлениям, учиться грамоте по их табличкам. Что касается Набу–Эпира, все полагали, явится какой-нибудь напыщенный старец с козлиной бородой и примется указывать – это не так и это не так. Оказалось, Набу–Эпир был вполне сносным мужчиной средних лет. Первую неделю уману разгуливал по Ашшуру, посещал храмы, наведывался на рынки, заговаривал с торговцами. Он умел по говору определить, кто откуда родом. Ладно бы узнавал тех, кто приехал из Вавилонии или прибрежных стран, но и природных ассирийцев он безошибочно приписывал к той или иной общине, к той или иной местности. Такое всеведение попахивало колдовством, попыткой овладеть чужой шимту, а за такие дела в Ашшуре можно было и на кол угодить, так что сначала от приезжего умника старались держаться подальше. Однако когда он излечил дочь одной из бедных торговок и не взял за это деньги, люди начали более доброжелательно отзываться на его вопросы.