Семизвездное небо
Шрифт:
Время будто остановилось, перестало существовать, а может быть, мы вовсе забыли о нем, утратили способность думать. Мы не помнили, что уже очень поздно. Наши руки, дыхание говорили без слов. Мы были счастливы. Окутанные мраком ночи, ее безмолвием, мы застыли, позабыв обо всем на свете. Вдруг откуда-то, из далекого невидимого небесного свода, на нас обрушился дождь. Он вернул нас к действительности, но ни Шахназ, ни я не хотели туда возвращаться. Дождь усиливался. Но мы не обращали на него никакого внимания. Мы были так бестолковы, так непонятливы, так счастливы, что ничего
Наконец время обрело реальность. Из нашего дома послышались рыдания. До меня донесся рвущий сердце мамин стон, а следом - сердитый голос отца:
– Перестань, не смеши людей!
Пытаясь укрыться от целого мира на моей груди, Шахназ прошептала:
– Что случилось, Эльдар? Почему плачет тетя Саялы?
– Не знаю, - ответил я как можно спокойнее, но внутри у меня все похолодело. В страхе и тревоге я взял Шахназ за дрожавшие запястья.
– Я боюсь, Эльдар, боюсь, давай убежим отсюда!
– шептала Шахназ и этим ввергала меня в еще большее беспокойство.
– Наверное, тетя Саялы все знает. Она не хочет, чтобы я была твоей.
Я прислушивался к маминому рыданию. Интересно, что могло случиться, почему она так плачет? Выйдя из беседки, мы медленно двинулись в сторону дома.
– Мы опозорены, Мардан, - причитала мама, и рыдания ее усиливались.
Шахназ еще крепче сжала мою руку:
– Слышишь, Эльдар, это она о тебе говорит. Что теперь нам делать? Она обвила мою шею холодными как лед руками.
– Давай убежим, ты слышишь, прямо сейчас, не то они убьют нас.
– Тсс!
– закрыл я ей рот ладонью.
Я не мог понять причины маминого плача, но, когда я услышал последние слова, меня охватил ужас, я понял, что они относятся ко мне. У меня чуть не остановилось сердце. Ну что я такого сделал? Что плохого совершил? Почему мама подняла такой вопль? Любить Шахназ - разве это стыдно? А отец, что он думает? Неужели и он тоже считает постыдной мою любовь к Шахназ?
– Я говорила тебе, не отпускай ее из дома. На что девочке Ленинград?
Меня как будто ударило молнией: Гюльназ! Моя умница сестра! Что ты натворила? Внезапно и Шахназ все поняла; забыв про все на свете, она тоже громко зарыдала, крепко обняв меня.
– Что случилось с Гюльназ? Что сделала Гюльназ, Эльдар?.. Идем туда... идем!... Если я не узнаю, что произошло, у меня сердце разорвется.
Мокрые с ног до головы, мы поднялись на нашу веранду и вошли в большую гостиную, в окне которой всегда горела "предрассветная звезда" Чеменли. Я увидел отца, стоявшего у окна. В руке он держал смятую бумажку. Я понял: это письмо Гюльназ, и мамины рыдания связаны именно с этим письмом. Отец, обернувшись на наши шаги, посмотрел на нас невидящими глазами, на его окаменевшем лице появилось подобие улыбки и тотчас исчезло.
– Дядя Алмардан!
– Шахназ произнесла это так взволнованно,
– Что с Гюльназ? Что сделала Гюльназ?
Мама, выйдя из соседней комнаты, при этих словах зарыдала и прижала к груди сначала Шахназ, а потом и меня.
– У вас больше нет сестры по имени Гюльназ, - произнесла она, не давая никому вставить хоть слово.
– Она сбежала в Ленинград за сыном кузнеца Ашрафа. И Чимназ-муэллиму обманула, и ребят обманула... И нас опозорила. Втоптала в грязь папаху своего отца. Как он теперь будет смотреть людям в лицо?
– Саялы, я сказал тебе - перестань! Не твоя забота, как я буду это делать.
– И отец нервно заходил по комнате. Прежде он так никогда не делал.
– Спрашиваешь, как я буду смотреть людям в лицо? Вот так и буду высоко держать голову, еще выше, чем обычно.
В маминых опухших от слез глазах засверкал огонек надежды.
– О чем ты говоришь, Мардан?
– простонала она.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Хочу сказать, что, если Гюльназ - моя дочь, она никогда не посмеет совершить недостойный поступок. Я уже не говорю о том, что она и твоя дочь.
– Нет у меня больше дочери, - запричитала мама и почему-то обняла Шахназ.
– Не-е-ет!
– многозначительно протянул отец.
– Тут тебе не удастся устраниться. Гюльназ потому так поступила, что она - твоя дочь...
– Что ты говоришь?
– Не прерывай меня. Она знает, что делает.
– Отец посмотрел на Шахназ, потом на меня и улыбнулся.
– И она вся пошла в тебя. И сердце у нее такое же... бурлящий океан... Не волнуйся, придет время - и она успокоится так же; как и ты.
– Если тебя послушать, то можно подумать, что я бегала за тобой в Ленинград, или в Москву, или еще бог знает куда.
– Речь не о том, бегала или не бегала...
– Он вдруг развернул сложенное письмо.
– Ты послушай, что пишет твоя дочь. "Дорогая мама, дорогой папа, меня всегда грел огонь ваших сердец. Теперь уже я доросла до такого возраста, когда в подаренном вами огне я хочу согреть другого человека. Такого человека, который может оценить это, не растопчет угольки дарованного ему очага. Напротив, своим дыханием он будет раздувать наш общий очаг, не позволяя ему угаснуть. Хорошо, что судьба послала мне такого человека, хорошо, что она и меня создала для него. Я уверена, что вы нас благословите..." - Отец, подняв голову, с внутренней гордостью посмотрел на маму.
– Видишь, что пишет твоя дочка? Золотые слова!
– Да буду я жертвой аллаха, к чему этот стыд? Когда к нам приходили сваты от кузнеца Ашрафа? Когда мы их вернули ни с чем?
Чувствуя, что буря потихоньку стихает, отец посмотрел на меня, потом потрескавшейся шершавой рукой погладил Шахназ по голове.
– Шахназ, дочка, что ты на это скажешь?
– спросил он.
– Ведь ты лучше нас всех знаешь Гюльназ. Как ты думаешь? Ее можно понять? Не так ли?
Шахназ в ответ только кивнула. "Правильно, Шахназ, - согласился я с ней в душе.
– И Гюльназ можно понять, да и нас с тобой - тоже".