Семизвездное небо
Шрифт:
* * *
Я проснулся от хриплого голоса репродуктора.
– Отец, зачем ты включил его так громко?
Ответа не последовало.
– Дадите вы, наконец, хоть один день выспаться?
Отец молча увеличил громкость. Я почувствовал что-то неладное.
– Что случилось?
– Война!
До меня не сразу дошел смысл произнесенного отцом слова.
Я еще не успел опомниться, как по радио стали перечислять города, подвергшиеся бомбардировке, в том числе и Ленинград. Гюльназ! Одна из бомб могла обрушиться на их дом, и сестра нуждается
Что же мне теперь делать? Куда бежать? В Себетли или на фронт?
Весь день я не находил себе места. Ночью, когда все заснули, я взял бумагу и ручку и написал два заявления: одно - отцу, другое - в райвоенкомат. Заявление, написанное на имя председателя местного Совета селения Чеменли Алмардана Абасова, я закончил такими словами. "Я убежден, что на этот раз меня не задержат в Килсебуруне и я не буду отбывать наказание в чеменлинской сельской тюрьме. Думаю, что на этот раз, и вы окажетесь на моей стороне. Абасов Эльдар Алмардан оглы. 22 июня 1941 года".
Положив оба заявления на стол - на видное место, - я спокойно вздохнул. Поближе к утру, засунув в карман брюк табакерку, которую прятал под подушкой, я вышел из дому. Спустился к берегу Агчай, умылся ледяной водой. Издалека виднелся мост разлуки Мариам с деревянными перилами. Сердце мое грустно сжалось. Добравшись туда, я присел на камень, вытащил свою табакерку и, свернув себе длинную самокрутку из мелко нарезанного отцом табака, закурил. Все вокруг было окутано спокойными сумерками. Над моей головой трепетно лучилась лишь предрассветная звезда.
На тропинке, спускающейся к Агчай, мелькнула тень; мне послышался шелест развевающегося в темноте белого келагая. Я поднялся. Сердце мое колотилось. Ко мне спускалась Шахназ. Ей все было нипочем. На ней было белое платье со светло-розовым воротником. Голова была покрыта белым газовым келагаем с коричневой каймой по краям. На ногах белые новые туфли. В белой дымке она походила на трепещущий лист, который будто дожидался небольшого ветерка, чтобы тот подхватил его в Чеменли и перенес в заполненный цветами дворик в Себетли.
– Ты давно здесь?
– Ее голос дрожал. Дрожь и радость смешались вместе.
– Нет...
– А чего мы стоим? Пошли...
– И она протянула мне руку.
– Я боюсь переходить через мост.
Я не знаю, что со мной произошло. Я взял ее ледяную руку в свою, но не мог сдвинуться с места.
– Шахназ!..
– Что с тобой, Эльдар?
– Шахназ посмотрела на меня взволнованно, с затаенным страхом.
– Бежим скорее, а то Рамзи...
Я застыл на месте.
– Нет! Я не пойду!
– сказал я.
А Шахназ решила, что я шучу.
– Ну хватит, Эльдар, не дурачься! Разве сейчас время для шуток!
– А я и не шучу, Шахназ. Я говорю правду. Я не могу отвести тебя к тете.
Наконец и она поняла смысл произнесенных мною слов, языком облизала пересохшие губы.
– Как? Что значит - ты не пойдешь? Ты позвал меня сюда, чтобы это сказать?
Почувствовав, как она внезапно изменилась, как в один миг повзрослела, я вспомнил тот день в Истису под двумя елями, вспомнил ту сильную, гордую, непреклонную Шахназ.
– Почему ты молчишь? Скажи, что произошло?
– Я не могу отвести тебя к тете Халиде, тебе надо вернуться домой.
– Почему?
– Я должен идти на фронт. Ты слышала, что началась война?..
Она укоризненно смерила меня с ног до головы и умолкла. Но ее молчание не было признаком покорности, оно скорее походило на глубокий вздох небес перед бурей. И взгляд ее не был признаком согласия со мной - он был похож на блики молнии перед сильным громом.
– Вон оно что... Уходишь на фронт?.. Революционером ты не стал, до Испании не добрался, так теперь решил стать героем.
Я не рассердился на эти злые, ироничные слова - я сам был виноват. Мне следовало сказать ей добрые слова, попросить у нее прощение, все объяснить. На языке у меня будто повис камень.
– Всему селу хорошо известна твоя отвага, - заговорила Шахназ с еще большей горечью и иронией.
– На Килсебуруне тебя поймали и посадили в тюрьму... У водопада Нуран сбросили в реку. А теперь...
– Замолчи!
– вдруг неожиданно закричал я.
Она отшатнулась и вдруг горько заплакала. В ту же минуту я почувствовал, как к горлу моему подступает тот же комок.
– А что же мне делать, Эльдар?
– Эти жалостливые слова почему-то вызвали у меня раздражение.
– Опозорил меня на все село... Как же я теперь вернусь домой? Как взгляну в лицо родителям?
– Почему это я тебя опозорил? Не на разбой же я отправляюсь. Я иду защищать Родину от врагов. Вернусь обратно...
– Тогда отведи меня к своей тете, а потом уходи куда хочешь!
– Нет, так нельзя. А вдруг меня убьют - что тогда?
– Ну мне-то что делать? Мне?
– Она, жалобно всхлипывая, отвернулась от меня.
Я не знал, как мне поступить, но я твердо знал, что должен идти на фронт. А Шахназ? Как быть с Шахназ? Не мог же я отвести ее к тете и там оставить?
– Поступай как хочешь! Но я должен идти на фронт, понимаешь - должен! Если ты меня любишь, то будешь ждать, а если нет - тогда иди замуж за своего Рамзи-муэллима!
Зачем я это сказал? Как случилось, что в такой напряженный момент, когда нервы были натянуты словно струны, я произнес это ненавистное имя? Может быть, я сделал это подсознательно, отрезая дорогу Шахназ после моего ухода совершить какой-либо поступок? Я и сам не знал, зачем я это сделал.