Семнадцать мгновений весны (сборник)
Шрифт:
– Окончив школу офицеров СС, я был отправлен на Восточный фронт для выполнения специальных заданий командования войск СС. За выполнение этих заданий солдаты, которые находились в моем подчинении, а также и я были награждены волей родины и фюрера. Еще кофе?
– Нет. Спасибо. Больше не надо.
– Это натуральный кофе.
– Я чувствую.
– Чем я еще могу быть вам полезен?
– Больше ничем. Простите мою назойливость, лейтенант, – сухо ответил Трауб. – Желаю вам счастья. Всего хорошего.
–
– Не понял…
– Мне следует сейчас же вместе с вами зайти к моему руководству. Всякий, кто вступает со мной в контакт, обязан быть представлен руководству. Это указание полевого штаба рейхсфюрера СС.
– Лейтенант, вы в своем уме? Доложите руководству, что к вам приходил военный писатель Трауб. Если надо будет, меня пригласят для объяснений.
– Я все понимаю, но тем не менее, господин майор, я вынужден подчиняться приказу.
«Неужели это конец? – подумал Трауб. – Какая глупость! Боже, какой страшный этот парень. Это же не человек. В нем вытравлено все человеческое. Это животное. Нет. Это даже не животное. Это механизм, заведенный однажды. А может быть, даже хорошо, что это настало, – я устал ждать».
– Господин Либо, я ценю шутки, пока они не переходят границ уважительности друг к другу.
– Господин Трауб, – сказал Либо, поднявшись, – не заставляйте меня применять силу.
– Вы забываетесь.
– Господин Трауб, я больше не стану повторяться.
«Что я сделаю с этим верзилой? – подумал Трауб. – Видимо, надо идти».
– Ну что ж, – заставил он себя улыбнуться, – пожалуйста. Если вы настаиваете – не драться же мне с вами.
– Благодарю вас, господин майор. Я глубоко признателен вам за то, что вы верно поняли мой долг.
Телефона у Либо не было. Была кнопка – зуммер тревоги и сигнал вызова машины из гестапо. Он нажал сигнал вызова машины.
Шеф гестапо Крюгер разложил перед Траубом несколько фотографий и сказал:
– Это дьявольски интересно, майор. Ну-ка, покажите, кто из этих людей отец Либо?
Трауб внимательно посмотрел фотографии:
– Вообще-то в этом их сходстве было что-то неуловимое…
– Это поразительно. Писатели, писатели, я не устаю восхищаться вами. Нам бы, разведчикам, вашу память. Ну, какой из них? Напрягитесь. Мне это интересно с чисто профессиональной точки зрения.
«Нет, здесь его нет, – думал Трауб, – это все фотографии тридцатых годов, судя по костюмам. Что он хочет? Зачем эта игра? Здесь нет Либо. Здесь нет никакого сходства с тем парнем. Пожалуй, я бы заметил хоть какое-нибудь сходство, если б оно было».
– Здесь нет Либо.
– Какого
– Старшего.
– Того, которого вы интервьюировали на баррикадах в Гамбурге?
– Да. Именно того.
– Как его звали, не помните?
– Не помню, право. Просто Либо. Так его звали все.
Шеф гестапо сделал ошибку – он не сумел сдержать себя. Сдержись он – и кто знает, как пошли бы дальнейшие события. Отпусти он с извинениями Трауба, поставь он за ним наблюдение, протяни от него связи к Тромпчинскому, Седому, Вихрю – никто не знает, как сложилась бы дальнейшая судьба Кракова. Но он не сдержался. Он ударил Трауба кулаком в губы и закричал:
– Сволочь продажная! Сволочь! Не было никакого Либо! Был Боль! А Либо есть только один! Ему была дана фамилия в интернате, понял?! Встать! Отвечай немедленно, сволочь! Откуда к тебе пришла история этого Либо?! Откуда?! Ее знаю здесь один я! Ну?!
Когда Трауба унесли в камеру, Либо обратился к шефу с вопросом:
– Бригаденфюрер, есть ли хоть капля правды в словах Трауба?
Шеф гестапо тяжело дышал и вытирал лицо большим платком.
– Да, мальчик, – ответил он, – есть. Более того, в его словах – все правда. Но это никак не бросает на тебя тень. Ты – верный сын нации. Ты – не сын врага, ты – сын народа. Вспомни, ты говорил о своем задании кому-нибудь?
– Никому, бригаденфюрер.
– Я верю тебе, сынок. Спасибо тебе, мальчик. Ты очень помог нам. Спасибо.
– Моя мать – тоже враг нации?
– Я никогда не врал тебе… Я не могу соврать тебе и сейчас – моему брату и товарищу по партии: твоя мать была таким же врагом, как и отец.
– Она жива?
– Нет, – шеф гестапо посмотрел в стальные, спокойные глаза Либо и повторил: – Нет. После того как ее попытка покушения на жизнь твоего истинного отца, нашего фюрера, сорвалась, она была заключена в концентрационный лагерь. Она имела все возможности быть матерью немца, она могла воспитывать тебя, мальчик. Она бросила тебя и ушла к врагам. Она обрекла тебя на то, что ты был лишен ласки, лишен материнской руки. При попытке к бегству она была убита. Тебя приняли руки фюрера, сынок, и ты всегда чувствовал тепло его рук.
– Да, бригаденфюрер.
– Рейхсфюрер СС знает твою историю, верит тебе и гордится тобой. Мы не можем врать друг другу. Прости меня за эту правду.
– Я понимаю.
– В твоем сердце шевельнулась жалость?
– Жалость? К кому?
– Хорошо сказал, сынок, очень хорошо сказал. Если ты захочешь поговорить со мной, приходи в любое время дня и ночи. Мой дом открыт для тебя, мальчик. А сейчас иди, у меня будет много всяческой возни.
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер, сынок, хайль Гитлер!