Семья Берг
Шрифт:
Все расцеловались и сразу легко и весело заговорили. Не совсем доволен был появлением Марии только племянник Павла Алеша: он смотрел на нее исподлобья, понимая, что эта женщина станет отвлекать от него дядю.
Верховодил за столом Семен, смешил Марию рассказами о том, какой Павлик был увалень в раннем детстве:
— Чтобы заставить его что-нибудь сделать, мне всегда приходилось уговаривать и тормошить его. Вот именно. Я думаю, что женитьба на тебе — это его первое самостоятельное решение.
Потом он ушел в спальню и вернулся в пиджаке.
— Сенька, ты теперь орденоносец!
— Не тебе же одному быть орденоносцем, это награда за Машитогорск, — и братья обнялись.
Семен сказал:
— Хотите, покажу вам мой новый фокус? Ну-ка выгляньте в окно. Что там видно против наших окон?
— Ничего.
— Теперь отойдите от окна на пять минут, а я выйду и вернусь.
Вернувшись, сказал игриво:
— Выгляньте в окно опять. Что там?
— Там машина, новенькая машина.
— Чья машина?
— Сенька, ты купил машину?
— Не купил, а меня премировал за постройку города и домен мой начальник и друг Серго Орджоникидзе. А теперь все сядем в машину и поедем праздновать вашу свадьбу в ресторан «Националь».
Семену очень хотелось поселить Павла с Марией в одну из их трех комнат, но в Москву приехала сестра Августы Ольга, ей совсем негде было жить, и они отдали комнату ей и ее мужу.
Однажды Павел с Марией, случайно проходя мимо, зашли в Большой зал Консерватории на улице Герцена. Там начинался концерт Ленинградского симфонического оркестра под руководством известного дирижера Евгения Мравинского. Исполняли Первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского и Пятую симфонию Бетховена.
— Хочешь пойти на концерт? — спросил Павел.
— Очень, но дело в том, что я не одета.
— Разве для концерта нужно как-то специально одеваться?
— Ты смешной, совсем не знаешь тонкостей столичного этикета.
— Откуда же мне его знать? Ты меня научи.
— На концерты ходят интеллигентные люди, надо равняться на них. Полагается быть в чем-нибудь нарядном, лучше в темном. А у меня простое серое платье. Но дело в том, что сегодня уж очень хорошая программа, жалко не пойти.
— А мы возьмем билеты куда-нибудь подальше, нас никто и видеть не будет.
Они сидели в верхнем ярусе и рассматривали висящие по стенам зала большие овальные портреты знаменитых композиторов. Павел не знал ни одного из них, и Мария показывала ему и называла имена:
— Бах, Гендель, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шопен, Шуман, Вагнер. А это русские — Глинка и Чайковский. Барельеф посередине — это композитор Николай Рубинштейн, основатель Московской консерватории. Его брат Антон Рубинштейн был еще более известным композитором и пианистом. Он основал Ленинградскую консерваторию.
— Как ты много знаешь про музыку! — поразился Павел.
— Дело в том, что моим музыкальным образованием занималась моя дорогая Берточка.
— А эти братья Рубинштейны, у них фамилия еврейская.
— Конечно, евреи, из состоятельной семьи, жили в городке Бердичеве. Их дедушка решил крестить их и сестру Софию в раннем возрасте. Братья Рубинштейны фактически основали музыкальное образование в России. Почему ты спросил?
— Так, интересно — как это евреи могли так высоко подняться еще до революции. Я думал, что нам только революция помогла.
— Революция, конечно, помогла. Но дело в том, что были известные евреи и раньше. Вот в Третьяковской галерее мы видели пейзажи Исаака Левитана и скульптуры Марка Антокольского. Оба евреи, из бедных семей, а стали еще в прошлом веке известными художниками, состоятельными людьми.
— Да, да, я знаю, слышал об этом от художника Минченкова, когда стоял с полком в Каменске. Это очень интересно!
Оркестр уже был на сцене, музыканты настраивали инструменты. Вышел дирижер, прямой высокий человек средних лет во фраке. У него было строгое неулыбчивое лицо. За ним появился солист — пятнадцатилетний пианист из Одессы Эмиль Гилельс, невысокий мальчик со всклокоченной рыжей шевелюрой. Павел усмехнулся про себя — вид пианиста чем-то напоминал ему его самого и его приятелей из еврейского хедера. Он шепнул Марии:
— Ну, этому еврейскому пареньку наверняка только революция помогла.
Дирижер взошел за пульт, а юнец долго неловко ерзал перед роялем на стуле, подкручивая его повыше. Дирижер ждал, вопросительно смотрел. Когда их глаза встретились, юнец слегка кивнул ему. И вдруг он мгновенно преобразился, как будто вырос на стуле, широко взмахнул обеими руками и взял вступительные аккорды Первого концерта с такой красотой и мощностью, что Мария и Павел оба ощутили прилив чего-то высокого и радостного. Вступил оркестр, и музыка захватила их, они восторгались прекрасным звучанием. Как он играл, этот еврейский мальчик из Одессы!
Павел взял руку Марии в свою и сжимал ее в минуты особо сильных переживаний. В антракте они подошли к картине Ильи Репина «Славянские композиторы». Мария называла Павлу лица на картине.
— Это Даргомыжский, это Балакирев, это Римский-Корсаков, а вот этот, с львиной шевелюрой — это Николай Рубинштейн, основатель консерватории. Мне о них рассказывала моя дорогая Берточка. Знаешь, дело в том, что я не была в этом зале с тех пор, как она меня сюда приводила. Это она приучала меня к музыке, много раз водила на концерты и всегда интересно рассказывала.
— Да, чувствуется, что она тебе много рассказывала. А я ведь вообще ни разу в жизни не был на концерте. Я даже не знал, как настоящая музыка может тронуть душу. Какое счастье, что мы зашли сюда. Теперь я хочу слушать много музыки, всегда только с тобой.
Пятая симфония Бетховена, исполнявшаяся после антракта, поразила Павла еще больше. Он с напряженным вниманием вслушивался в призывные аккорды первой части. Мария шепнула ему:
— Это судьба стучится в дверь. Слышишь?
— Да, да. Я слышу — это судьба.