Семья для мажора
Шрифт:
Повернув ко мне голову, выпаливает:
— Он теперь меня посадит?
— Это ты его посадишь, — обещаю. — Если захочешь.
Задумавшись, она смотрит в окно.
Он вляпался по самые гребаные помидоры, и если она захочет вколотить в его гроб последний гвоздь, я дам ей молоток.
Дернув рычаг, давлю на газ.
— Что ты натворил, а? — спрашивает сокрушенно. — Ты ему что, в суп плюнул?
— Ага, нассал, — издаю усталый смешок.
— А конкретнее?
Выбравшись на дорогу,
Чувствую, как глаза Ани плавают по моему фейсу. Она не отстанет. В ней есть одна характерная особенность — иногда она умеет упираться рогом так, что с места не сдвинешь.
— Я отжал у него завод, — изрекаю наконец-то.
— Какой завод? — недоумевает.
— “Пегас”, — поясняю.
— Я про такой не слышала.
— Ты и не могла. Он находится в области.
Бросив на нее взгляд, вижу, как вращаются в ее голове колесики.
— Что значит отжал? — смотрит на меня с подозрением.
— Значит, что забрал себе.
— Что, весь? — требует звонко.
— Нет. Пятьдесят один процент.
— От ста?
— Да, — смотрю на нее весело. — От ста.
— Не смешно, — пеняет. — Я в экономике не бум-бум.
— Я в курсе, солнце, — продолжаю улыбаться.
Она замолкает на пару минут, не меньше. Глядя перед собой, думает. Шевелит бровями, ерзает по сиденью. Посмотрев на меня, нервно спрашивает:
— И как ты это сделал? Как… отжал?
Вздохнув, смотрю на убегающую впереди дорогу.
Я знаю, что получу пиздюлей. Прямо сейчас.
— Скрестил доли трех человек. Стаса, матери и бабули. Они отдали мне свои доли, на разных условиях. Хочешь документы посмотреть?
— Нет, я хочу, чтобы ты объяснил мне, блин, на пальцах! — злится она. выпрямившись на сиденьи. — Хотя, ты можешь мне вообще ничего не рассказывать. Так ты обычно делаешь.
Рухнув назад, отворачивается к окну, и в темноте салона я вижу только очертания ее профиля.
— Ты себя видела? — требую у нее. — Ты как привидение уже три недели. Я даже дотронуться до тебя боюсь. Мы с Борисычем на цыпочках ходим, и если ты думаешь, что я не знаю, как ты плачешь раз по восемьсот в день, то зря. Ситуация пиздецовая, но ты лучше слезами умоешься, чем сознаешься, как тебе херово на самом деле. Так что не я один здесь ничего не рассказываю!
Когда я уезжаю, она спит, когда приезжаю тоже спит. Ну или подыхает в туалете.
— Ты занят, я не хочу тебе мешать, — выплескивает она. — Теперь я хотя бы знаю, чем ты занят!
Ну, класс!
Врубив поворотник, съезжаю на обочину и торможу в обесточенной глухомани.
Развернув корпус, упираюсь рукой в руль и парирую:
— Я четыре раза в день спрашиваю, как у тебя дела? Ответ всегда один “нормально”. По-твоему, я зачем это спрашиваю? Для красоты?!
— Я
— Нихрена, — злюсь.
Обхватив пальцами подбородок, разворачивая ее лицо к себе.
— Твой дед сказал, тебе предложили лечь в больницу. Че ты упираешься?
— Я справляюсь, — повторяет упрямо. — У меня учеба…
— Ань, — выпустив из себя пар вместе с воздухом. — Ты не справляешься. Тебя, блин, колбасит так, что я каждый вечер хочу скорую вызвать.
— Я… — поджимает губу, глаза наполняются слезами. — Я каждый день думаю, что вот завтра станет легче… ведь не может же быть так дерьмово вечно!
— Все так плохо? — обнимаю ее щеку ладонью и прижимаюсь к ее лбу своим.
В ее дыхании мандарины. Я хочу целовать ее. Хочу быть нежным. Я до усрачки люблю ее касаться.
Я знаю, что все плохо. Но я, блять, не знаю, насколько!
— Угу… — всхлипывает. — Мне целый день кажется я умираю…
— Блин…
— Не могу пошевелиться… будто меня плитой придавило… я даже думала…
— О чем?
— Нет… — трясет головой. — Ни о чем…
— О чем? — требую не по приколу.
Шумно сопит.
— Думала прервать, — отвечает хрипло.
Я не могу ее винить.
Из того, что я видел… моя рациональная натура так бы и поступила. Она не есть, толком не спит, вегитатирует. Уже почти три недели. Один раз у нее даже кровь носом шла. От этого реально может съехать крыша.
— Хочешь прервать? — откинув голову, смотрю в ее глаза. — Я не буду возражать.
— Нет. Я лягу в больницу. Я больше не буду терпеть… — говорит устало.
— Это поможет?
— Не знаю…
Прикрыв глаза, выдыхаю.
Когда-то я назвал ее трусом.
Я был зол. Был эгоистичным мудаком. А сейчас… все зависит от ее упрямства. Не от моего. Не от меня вообще. Только от нее.
Я уже знаю, что она приняла решение. И его не сдвинуть. Мы втягивались в этот “процесс” вообще нифига не понимая, а теперь все реальнее некуда.
— Скажи, что тебе нужно, я все достану, — смотрю на нее, твою мать, сурово. — Все что скажешь.
В ее глазах смятение. Они кружат по моему лицу. Между губ появляется кончик языка. Облизнув им губы, она спрашивает:
— Ты что, теперь миллионер?
— Пока нет, — отвечаю.
— Дубцов… — предупреждает.
— Стану им после распределения дивидендов. Оно через четыре дня.
— Охренеть… — возводит глаза к потолку “порше”.
— Прорвемся, — обещаю.
Прижимаюсь своими губами к ее. Хочу поцеловать, но ее начинает тошнить.
Закашливается в кулак. Быстро нахожу в кармане своей куртки, которой она накрыта, мандарин. Чищу за секунду. Она выхватывает его и кусает. Откинув голову, утирает со лба пот.