Семья Эглетьер
Шрифт:
— Готово! — Она с чувством прочитала: — «И скучно, и грустно, и некому руку пожать в минуту душевной невзгоды». Правда, красиво? Только это не Пушкин, как я сначала подумала, а Лермонтов. Козлов указал автора. Я постараюсь ответить ему по-русски! Но конечно, что-нибудь совсем простое!
Она начертала на листке бумаги странные буквы, проверила по словарю орфографию, несколько раз перечеркнула написанное и наконец удовлетворилась двумя короткими фразами. Мадлен удивило значение, которое придавала племянница этой открытке и своему ответу на нее. Что ж, у молоденьких девушек бывают причуды!..
— Что ты ему написала? — спросила она.
— Да ничего особенного: «Я все поняла. Благодарю
Вместе со словарем Франсуаза купила в книжном магазине открытку с видом Онфлера. Она старательно переписала на нее свои две фразы, указала адрес Института восточных языков и добавила: «Просьба переслать по домашнему адресу». Когда она наконец наклеила марку и бросила открытку в почтовый ящик, она словно спустилась с облаков на землю и спросила самым естественным тоном:
— Куда мы теперь направимся?
Они осмотрели старые кварталы города, побродили по залам Музея Будена и Музея народного искусства, потом вернулись в Старый Док, окаймленный узкими высокими домами с тонким шифером на крышах и кое-где на фасадах. Позавтракали в маленьком ресторанчике недалеко от Старого Штаба. Рыба оказалась превосходной, но обслуживали их так медленно, что даже Патрик проявил нетерпение:
— Если мы хотим поспеть в Лизье до сумерек, нам пора трогаться!..
До Лизье они добрались к четырем часам.
Домой Мадлен возвращалась, сытая по горло туристскими радостями, но Патрик и Франсуаза сияли: они видели как раз то, что следовало посмотреть, а значит, провели день с пользой. И даже не проголодались. После холодного ужина все уселись у камина, Мадлен развела огонь, поставила «Реквием» Моцарта и взялась за свое вышиванье. Слушать музыку, перебирая пальцами разноцветные нитки, было для нее высшим наслаждением в зимние вечера. Франсуаза как будто тоже наслаждалась величественными звуками оркестра и хора. Однако минут через пять Патрик стал выказывать признаки утомления. Его глаза начали слипаться. Когда «Реквием» кончился, он объявил:
— Я что-то устал. Если позволите, я пойду лягу и почитаю.
Вскоре ушла и Франсуаза. Мадлен слышала, как они возились наверху, каждый в своей комнате. Потом все в доме стихло. Дождь струился по черным окнам. По временам порыв ветра прибивал пламя в камине. Последний стежок, и лепесток в правом углу вышивки закончен. Мадлен подошла к негру и завела его, словно повинуясь долгу гуманности хоть раз в день дарить жизнь этому человечку. Она посмотрела, как он поднес к губам трубку и сдержанно закивал. Парик съехал на сторону, круглые глаза светились довольством и благодарностью к хозяйке.
X
Жан-Марк оторвал взгляд от лекций, отпечатанных на ротапринте, и прислушался к шагам Кароль. Постучав, она вошла и сказала слегка раздосадованным тоном:
— Я просто вне себя! Филипп только что звонил из Брюсселя и сообщил, что задерживается и вернется завтра часам к двенадцати дня. А у нас билеты на сегодняшний концерт Владимира Вилленштейна. Я так ждала этого вечера! Составишь мне компанию?
Застигнутый врасплох, Жан-Марк поколебался мгновение: он дал себе слово заниматься до двух часов ночи, чтобы поразить Дидье на следующем семинаре. Однако соблазн был слишком велик. Владимир Вилленштейн редко гастролировал во Франции. А кто еще так исполнял великих романтиков! К тому же в программе был его коронный номер — Вторая соната Шопена.
— Я бы с удовольствием пошел, — ответил Жан-Марк. — Но у меня нет смокинга.
— Надень темно-синий костюм.
— Ты уверена, что он сойдет?
— Ну конечно! Какое это имеет значение!
Голос Кароль звучал ободряюще.
— Начало в девять, — сказала она. — Я велю подать обед для вас троих в половине восьмого, а пока буду собираться.
Кароль исчезла, оставив Жан-Марка в растерянности: ему очень хотелось послушать Вилленштейна, но он предпочел бы отправиться на концерт с кем-нибудь из приятелей. Во время недавней поездки в Шамони Кароль раздражала его полным отсутствием спортивного духа. Она почти не ходила на лыжах и целыми днями загорала в шезлонге на верхней террасе канатной дороги. Ее узкие брюки экстравагантных расцветок и моднейшие свитеры выглядели неуместными на фоне суровой и прекрасной природы. Жан-Марк с усилием вернулся к своим конспектам и снова взял в руки красный карандаш для выделения наиболее важных мест. Однако взгляд его лишь скользил по строчкам, мысли же были далеки от юридических терминов. Подумать только: ему уже двадцать лет, а у него до сих пор нет смокинга… Надо поговорить с отцом!.. Жан-Марк вытащил бумажник и проверил, сколько еще осталось карманных денег: сто десять франков, а до конца месяца 10 дней. Великолепно! Даже если в ближайшие дни не случится непредвиденных расходов, в конце месяца он сможет купить себе разве что галстук. Жан-Марк тут же устыдился, вспомнив, как скромно одевается Дидье Коплен. Можно ли быть мыслящим человеком и в то же время интересоваться покроем брюк, длиной пиджака, рисунком на шейном платке? Или в нем уживаются суетность и серьезность, угрюмость и пылкость воображения? Жан-Марк внушал себе то отвращение, то жалость. Как ему хотелось бы быть Дидье или Вилленштейном! Жан-Марк взглянул на часы — уже десять минут пятого! — и понял, что в этот вечер больше не сможет сосредоточиться на конспектах. С шести часов он занялся туалетом.
Он обедал вместе с Франсуазой и Даниэлем, чувствуя на себе недовольный взгляд Мерседес. Одетый к темно-синий костюм, легкий не по сезону, в белой рубашке и черном галстуке, Жан-Марк еще ощущал ласковое скольжение бритвы, но ел рассеянно и нервничал, сам не зная отчего. Вдруг открылась дверь и в комнату неторопливо вошла Кароль. Жан-Марка поразили красиво падающие складки ее черного шелкового платья, сверкание камней в немногих украшениях, блеск темных, необычно уложенных волос и какая-то беззащитность округлых и матовых плеч и рук. Видение остановилось, легкое и сияющее, словно дымка, пронизанная лучами. Даниэль воскликнул:
— Ну и красива же ты сегодня!
— Что-то я не помню у тебя этого платья! — заметила Франсуаза.
— Ну что ты! Я сшила его в прошлом году, правда, Одетта его немного подновила.
Она повернулась на каблуках, и в комнате запахло ее духами. Франсуаза — ах, как она сразу потускнела рядом с ослепительной Кароль! — искренне восторгалась мачехой. А в душе Жан-Марка боролись восхищение и досада. Он в своем синем костюме будет иметь глупейший вид около этой расфранченной дамы! Как всегда, она думает только о себе! Другая постаралась бы одеться попроще, чтобы не ставить в неловкое положение своего спутника. Этой же, эгоистичной, точно избалованный ребенок, даже в голову не приходит, что кто-то может страдать от ее неуемной жажды выставлять себя напоказ. Впрочем, скорей всего, она отлично все понимает — Кароль ведь далеко не дура! — но ее это мало трогает. Не удержавшись, Жан-Марк проворчал:
— Меня примут за твоего шофера!
— Не говори глупостей! — сказала она смеясь. — Ты чудесно выглядишь в этом костюме. Во всяком случае, лучше быть недостаточно нарядным, чем чересчур. И к тому же блистать полагается женщинам, не так ли? Но если тебя стесняет мой вид, я могу переодеться!
— Вот еще! — вмешалась Франсуаза. — Даже не думай!
— Не слушай Жан-Марка, он спятил! — с жаром заявил Даниэль. — Если ему не по вкусу твое платье, я готов идти с тобой как есть в этом свитере!