Семья Эглетьер

Труайя Анри

— Надеюсь, жениться ты пока не собираешься? — спросил Филипп.

— Ну что ты!

— Правда?

— И в мыслях не держу! Она прелестна, но это вовсе не значит, что… Я вообще не тороплюсь жениться!.. Сначала надо кончить университет…

— Будь осторожен, старик! Именно эти недотроги быстрее других умеют прибирать нас к рукам! Стоит влюбиться в такую — и ты пропал. Брак — это благоухающая тюрьма! Ставь тогда крест на своей карьере! Не говоря уже о прочем. В твои годы только кретин или полуимпотент способен связаться с одной женщиной. Впрочем, и позже не стоит этого делать. Лишь постоянная охота наполняет нашу жизнь радостью.

Глаза Филиппа прищурились, ноздри жадно трепетали. Жан-Марк понимал, что в погоне за наслаждениями ему трудно тягаться с отцом. У отца, наверное, было много связей до того, как он встретил мать. А потом появилась Кароль…

— Я бы сказал, тебе не хватает

мужской напористости, и это главный твой недостаток, — продолжал Филипп. — Посмотри на Даниэля, он ничего не боится, он прямо лезет на рожон!

— Ты бы хотел, чтобы и я отправился в Африку?

— Нет. Но тебе пора сойти с проторенной дорожки, пора жить, а не прозябать!.. Ведь Африку можно найти и в Париже, ты понимаешь меня?..

— Попробую, — смеясь, ответил Жан-Марк. — Но ведь все это только слова…

— Иной раз из слов рождаются возможности, дружок. Сейчас мне недосуг заняться тобой, но будущим летом в Греции я наверстаю упущенное. Я тебя встряхну, привью тебе вкус к риску, страсть к переменам…

Путешествие вдоль берегов Греции, задуманное Филиппом и его друзьями Дюурионами, было предметом постоянных разговоров в семье. В июле вся компания должна встретиться в Афинах. Там они наймут яхту на десять-двенадцать человек — не больше! — и отправятся в плавание по островам. Ни сроков, ни четкой цели, ни археологических или светских забот! Они поплывут под ярким солнцем среди памятников античной древности. Кароль и Франсуаза были в восторге от этой затеи, но Жан-Марк отнесся к ней сдержанно. Греция, да еще летом, в жару!.. К тому же некоторые из их спутников совершенно несносны. Слушать, как госпожа Дюурион разглагольствует перед Парфеноном, нет уж, увольте!

— Интересно, испытаю ли я вновь то удивительное чувство, которое охватило меня впервые в Греции семь лет назад? — сказал Филипп.

Жан-Марк прикинул: семь лет назад отец был уже в разводе, но еще не женат вторично. Был ли он уже знаком с Кароль? С ней ли он туда ездил или с другой женщиной? Оба помолчали. Несмотря на трещины, там и сям пересекавшие асфальт, Филипп прибавил скорость. Его полный подбородок слегка вздрагивал от толчков машины. Жан-Марк думал, что никогда ему не сравняться с отцом — тот изучил жизнь глубоко и досконально, как профессионал, а Жан-Марк по самой своей натуре дилетант и верхогляд. Даже если он всерьез принимается за что-нибудь, ему всегда недостает умения и подлинной увлеченности. Везде он ощущает собственную неполноценность. Изучает юриспруденцию, но правовые споры нисколько его не увлекают, сносно плавает, но плохо ныряет, ходит на лыжах, но ни разу не рискнул спуститься по крутому склону, нравится девушкам, но ни одна не привязалась к нему надолго. Он и в мужских своих достоинствах не вполне уверен. Женщины так искусно притворяются, что добиться от них правды, по-видимому, невозможно. Жан-Марку пришла в голову мысль, что его характер легче определить недостатками, чем положительными качествами. Весь он точно дырявый остов, в котором со свистом гуляет ветер. Строение из дыма, колеблющееся над своим основанием. «Над каким еще основанием? Нет его у меня. Я — ничто! Я способен на самое хорошее и на самое плохое. Игрушка в руках бога и сатаны». Ему представилось, как он, раненый, истекает кровью у обочины дороги. Белизна больницы, запахи лекарств, он без сознания, затем, как сквозь дымку, встревоженное лицо Мадлен, раньше всех прибежавшей к его изголовью: «Что с тобой, малыш?» Ему тринадцать лет… Жан-Марк вздрогнул. На ветровом стекле заблестели звездочки дождевых капель. Пейзаж за окнами машины стал растекаться. В Фонтенбло лил дождь.

— Разговор с Вернером займет не больше часа, — сказал Филипп. — Хочешь вести машину на обратном пути?

— Хочу, — благодарно отозвался Жан-Марк.

VIII

Да, ничего не скажешь, к серому костюму зеленый с бронзовым отливом галстук подходит больше, чем желто-коричневый. Он, может быть, не такой броский, зато изысканнее. К тому же и узел на нем получился красивее, а это тоже немаловажно. Склонив голову набок, Жан-Марк в последний раз оглядел себя в зеркале, проверяя, все ли в порядке. Даже в те дни, когда у него не было интересных свиданий, он любил чувствовать себя элегантным. Он рассовал по карманам ключи, пачку сигарет, зажигалку (подарок Маду), бумажник, носовой платок, поправил манжеты, вытянул шею, мужественно сжал челюсти. И все же был вынужден признать, что, несмотря на превосходный костюм (хоть и купленный в магазине полуфабрикатов), он ничем не напоминает хищного соблазнителя с властным взглядом, который в его глазах был идеалом мужской красоты. Черноволосый, худощавый, он действительно походит на цаплю, как утверждает Валерия.

Впрочем, она ведь насмешница, у нее безжалостный взгляд и острый язычок. Когда они отправлялись куда-нибудь по вечерам, она вполголоса ядовито вышучивала окружающих. А между тем он ей нравится, в этом он уверен. Она даже сказала однажды, что они прекрасная пара. Вспомнив об этом, Жан-Марк сразу расправил плечи. Не позвонить ли ей и не условиться ли часов на семь? Впрочем, отец прав: не следует встречаться с ней слишком часто. Он ценит в ней остроумие, живость, умение держаться, но, в общем, нельзя сказать, что он в нее влюблен. Можно позвонить и завтра… А сейчас не лучше ли позвонить Мики? Они виделись в прошлом месяце и расстались вполне дружески. Она, наверное, позовет его к себе, как и раньше. Правда, чтобы войти в настроение, ей нужно выпить несколько рюмок виски, зато потом она вполне покладиста. Жан-Марк уже почти разнежился, но спохватился: в общем, ему давно приелись ее ужимки и заливистый смех. Так к чему же? Не к чему…

Без особого желания, машинально он закурил сигарету и прошел в гостиную. Было воскресенье, отец и Кароль сразу после завтрака уехали к Дюурионам играть в бридж. Франсуаза и Даниэль занимались по своим комнатам. В доме царила тишина. Жан-Марк подошел к шкафчику с пластинками и стал перебирать классику, стараясь найти что-нибудь подходящее к своему меланхолическому настроению. Наконец остановился на до-минорной симфонии Бетховена, включил проигрыватель, растянулся на диване, пуская легкие облачка дыма, и стал слушать первые аккорды оркестра. Вряд ли он любил бы музыку так сильно, если бы Мадлен с детских лет не привила ему вкуса к ней. Она часто брала его с собой на концерты, на Рождество дарила пластинки… Жан-Марк закрыл глаза, чтобы целиком отдаться потоку гармонических звуков. Сколько мощи, величия, страсти! Когда бушевала буря, она охватывала и его душу; когда буря утихала, Жан-Марк словно погружался в ласковые волны умиротворения. Забыв обо всем на свете, он радовался воскресному одиночеству в полупустой квартире, без родителей и прислуги.

Пластинка еще не кончилась, когда вошла Франсуаза.

— Ах, ты тут! Слушаешь «Героическую»?

— Это не «Героическая», — ответил он, — это до-минорная симфония.

— У меня совсем нет музыкальной памяти, — сказала Франсуаза. — Я могу сто раз слушать одну и ту же мелодию и все равно ее не узнаю.

Она села подле брата и потерла глаза. Пальцы Франсуазы были в чернилах.

— Наконец-то кончила.

— Что кончила? — рассеянно спросил он.

— Перевод с русского.

Они вместе дослушали последние такты симфонии.

— Это действительно прекрасно, — сказала Франсуаза.

Пока Жан-Марк выбирал другую пластинку, она продолжала:

— Кароль говорит, тебе стало нехорошо из-за того, что вы увидели на шоссе!

— И вовсе не из-за этого, — поспешно возразил Жан-Марк. — Просто у меня болел живот. Вечно эта Кароль делает из мухи слона! Она меня бесит!

— Почему она тебя бесит? — спросил Даниэль, появляясь на пороге.

Жан-Марк раздраженно повернулся:

— Не твое дело! Бесит — и все!

Отказавшись от мысли прослушать Большой септет, как собирался, Жан-Марк сел на диван и положил ногу на ногу.

— Я никогда не полюблю ее по-настоящему, — заявил Даниэль, — потому что она выжила Маду, и все-таки надо признать, что мы могли бы получить мачеху гораздо хуже!

— Безусловно! — согласилась Франсуаза.

— К тому же она красивая! — добавил Даниэль.

— Подумаешь! — проворчал Жан-Марк. — Во всяком случае, не настолько, как она воображает! Смой с нее косметику, ничего не останется!

— Не могу с тобой согласиться. — И Даниэль покачал головой так глубокомысленно, что Франсуаза покатилась со смеху. Жан-Марк потянулся и, зевнув, сказал:

— Я бы охотно выпил чашку чаю.

— С ума сошел! — крикнула Франсуаза. Сейчас?

— А почему бы и нет?

— Слишком рано! Кроме того, мама ждет нас к пяти. Выпьешь чаю у нее.

— Одно другому не мешает!

— Ну как хочешь!

Пожав плечами, Франсуаза направилась в кухню. Братья последовали за ней и уселись вокруг стола, пока она наливала воду в чайник и зажигала газ. Наблюдая за сестрой, Жан-Марк удивлялся тому, что не может составить себе четкое суждение о ней: ни дурна, ни хороша собой, пожалуй немного нескладная, но глаза красивые. Достаточно ли этого, чтобы увлечь и удержать мужчину? Наверняка нет. Она останется девицей или же выйдет замуж за человека ниже себя по положению. Интересно, как бы Валерия отозвалась о Франсуазе? Надо будет как-нибудь свести их. А потом Валерия скажет ему своим тоненьким голоском: «У тебя прелестная сестра. Она похожа на александрийский стих Корнеля»… Или: «Наверное, такое же впечатление произвело бы железнодорожное расписание, положенное на музыку Моцарта…»