Семья и как в ней уцелеть
Шрифт:
Робин. Да, наверное, это типичный материнский комплекс неполноценности, и если отец возьмет на себя твердость, матери будет спокойнее — особенно, пока ребенок — «ходунок». Разумеется, когда ребенок подрастет, сделается защищеннее и лучше «прорисует» для себя родительские «образы», его меньше собьет родитель, временами любящий, временами жесткий. И тогда оба родителя могут поддерживать, оба — спрашивать с ребенка. Фактически так и случается в семьях, когда дети становятся старше.
Джон. Значит, по-Вашему, отцу «ходунка» достается особо важная
Робин. Ну, прежде мать и ребенок были компанией, «производящей» взаимное впечатление. И хотя уверенность ребенка в себе и его доверие к миру — все это от безграничной материнской любви, самой матери, погрузившейся в море восторга, довольно трудно реально оценить достоинства и недостатки ребенка.
Джон. И такая… «положительная» обратная связь не дает возможности ребенку четко прорисовать свою мысленную карту мира.
Робин. Карту, которая должна содержать среди «объектов» его самого…
Джон. Его самого? Вот так! Он должен сам находиться на своей карте мира. Ну да, конечно! Ему необходимо знать свои истинные размеры в соотношении со всем, что вокруг, иначе его представление о значительности собственного «я» будет нереалистическим. И сделает из него безмерного эгоиста.
Робин. Дело не только в этом. Не пометь он правильно свои размеры на карте, не узнай, где его «пределы», как далеко он может зайти, не сталкиваясь с другими, у него не будет руководства, чтобы самым лучшим образом воспользоваться остальным миром на пути к собственной цели. Вот суть урока «ориентирования», когда указываются, затверживаются «границы».
Джон. Понятно. Значит, чтобы наши карты для «внутреннего пользования» принесли нам пользу, мы должны обозначить самих себя на картах и не наврать в масштабе.
Робин. Отец, таким образом, теперь нужен обоим — и матери, и ребенку. Более беспристрастный отец поможет и матери, и «субъекту», ходящему в «ходунках», объективнее оценить возможности малолетнего картографа.
Джон. Есть еще отцу работа?
Робин. Да, по меньшей мере, еще одно дело. Мы говорили, что вначале младенец ощущает себя бесконечностью. Потом, обнаруживая свои «границы», он постепенно ужимается до комочка и утрачивает ощущение всемогущества. Но не теряет равновесия, потому что близок к маме, а она представляется ребенку на ранней ступеньке самим Господом Богом. Дальше он должен утратить и эту иллюзию. Значит, если со временем он поймет, что мама не правит миром, что она должна делить власть с отцом, он еще на шаг продвинется в своем развитии.
Джон. Позже он обнаружит, что папа тоже не Бог.
Робин. Разумеется. И если отец делает свое отцовское дело правильно, он не оставит у ребенка сомнений, что он — часть чего-то большего и занимает свое место, как все другие.
Джон. Значит, ребенку повредило бы, узнай он, что папа под контролем у мамы. Ведь «ходунок» не сделает положенного ему «семимильного шага» — так? Не усвоит, что мама не Господь Бог. Если она властвует
Робин. Правильно рассуждаете. Я думаю, ребенок на пути к истине должен узнать, что мама не Бог, что папа тоже не Бог… никто не Бог.
Джон. Это для меня ново.
Робин. Я считаю, это важнейший урок. Возможно, из-за того, что он не усвоен, семьи с мамой-правительницей потихоньку портят детей.
Джон. Что Вы говорите?
Робин. Фактически, почти во всех семьях, обращавшихся ко мне с жалобой на трудного ребенка, господствовала мать. Или мать царила, или… вообще хаос.
Джон. Поразительно!
Робин. Да. Я тоже удивился, когда обнаружил такое. Я стажировался как детский психиатр и пошел к старшей по патронажу, закреплявшей врачей за семьями, после того, как увидел с десяток семей. Я пожаловался, что случаи как на подбор. Нельзя ли, попросил я, чего-нибудь другого для разнообразия? Она мне посоветовала не волноваться по мелочам и сказала, что уже десять лет видит трудных детей — все росли в одинаковых семьях!
Джон. Надо же…
Робин. Если не забывать о теме нашей книги, то я должен заметить: данные по здоровым семьям показывают, что в таких семьях «власть» родители делят между собой. Оба работают и очень тщательно взвешивают, кто что берет на себя. Но если речь не о самой здоровой семье, о такой, где кто-то один «за главного», будет лучше, если главная роль достанется отцу, а не матери.
Джон. Лучше для детей?
Робин. Да. Для детей — подчеркиваю. А что происходит у супругов, когда дети спят, это, разумеется, дело супругов.
Джон. Ой, смотрите, феминистки жала оттачивают!
Робин. Напугали! Прекрасно знаю, что мои слова отдают женофобией. Я совсем не сразу усвоил этот взгляд на вещи, но, в конце концов, нельзя же отвергать очевидное. Если, конечно, представлять полностью картину в таких проблемных семьях. Вначале мы ошибались, сваливая вину на «кастрированных матерей», как мы их называли. Потом, принявшись наблюдать отцов, яснее разобравшись в механике семьи, мы поняли, что в равной мере виноваты отцы, которые уворачиваются от ответственности.
Джон. Вы хотите сказать, что матерям не остается выбора, как только взвалить ответственность на себя?
Робин. Именно. У них нет выбора. Но теперь, усвоив системный подход, мы смогли, наконец, понять, что никто тут не виноват. Система есть система. Работает автоматически. Машинально.
Джон. Повторю Вам Ваши слова. Вы «договорились» до того, что в здоровых семьях власть делится между родителями по соглашению. В других семьях кто-то один из родителей оказывается сильнее. В тех, где мать сильнее, у детей, как Вы утверждаете, ссылаясь на свой опыт психотерапевта, будут проблемы. Откуда Вы заключаете, что если нужен «главный», таким лучше быть отцу. А «вещественнее» доказательств не найдется?