Семья Карновских

Зингер Исроэл-Иешуа

Художник не согласен с Мозером, что рисунок слишком злой. Фон Шпанзатель очень высокий, худой и жилистый, его движения быстры и резки, и так же резки его карикатуры. Нарочно выпрямившись во весь рост перед низеньким, сутулым Цербе, он внимательно рассматривает рисунок.

— Нет, господа, — заявляет он серьезно. — Я бы не назвал это карикатурой. Здесь изображена сущность доктора Цербе. И не только доктора Цербе, но всех таких, как он, а их в Пруссии миллионы.

Господа прислушиваются. Фон Шпанзатель выпивает бокал французского вина, закусывает глубокой затяжкой из трубки и начинает говорить. Говорит он резко, не выбирая выражений. Уроженец Рейнланда, почитатель французской

живописи, которую он изучал, богемная личность, свободный и жизнерадостный человек, он обожает все французское и ненавидит все немецкое, а прусское особенно. Он терпеть не может немецкое искусство, тяжелые памятники, симметричные улицы, дисциплину, порядок и раболепие, а также собственную военно-аристократическую семью. Как только ему удается скопить немного денег, он едет в Париж и растранжиривает их в кофейнях населенного художниками квартала. Свое презрение он выражает в карикатурах на земляков. Он показывает портрет доктора Цербе. Вот он, истинно немецкий характер. Нарисовав этого человечка, в котором мало способностей, но много ненависти ко всем, кто хоть чуть-чуть талантливее, он изобразил миллионы таких Цербе. Их всегда было полно, но особенно много стало теперь, после поражения. Доктор Цербе — символ страны, которая завидует другим, но, вместо того чтобы изменить свое дурацкое лицо, разбивает зеркало.

Это слишком даже для Рудольфа Мозера.

— Вы преувеличиваете, дорогой фон Шпанзатель, — мягко замечает он. — Вы карикатурист и говорите, как рисуете. Разве можно говорить такое о нашем народе, создавшем высочайшую культуру в Европе?

Фон Шпанзатель залпом выпивает еще бокал вина и перебивает хозяина.

— Кто сказал, что мы культурный народ? — бушует он. — Мы варвары, только срам прикрываем не звериными шкурами, а солдатскими штанами, и вместо копий у нас теперь пулеметы. Наши предки, варвары, ненавидели Рим, потому что им отвратительны были римская культура и наука, а мы ненавидим Париж, город культуры, науки и искусства. Мы завидуем французам, англичанам, евреям, всем, кто умнее и лучше нас. Поэтому мы пытаемся всех унижать, мы злобные церберы и завистники.

Хозяин не на шутку обеспокоен. Пусть немецкий аристократ, потомственный «фон» может позволить себе такие речи, но он, Рудольф Мозер, крещеный еврей и издатель солидной газеты, не может позволить себе их слушать. Он пытается перевести дискуссию в другое русло, но тут вступает доктор Цербе. Туманно и витиевато он начинает говорить о вредной французской бацилле, поразившей немецкий народ. Бациллус интеллектуалис или бациллус иудеус хочет сожрать здоровое тело германской нации. Но прозрение наступило вовремя. Молодежь пробудилась, она отметает чуждые веяния, отвергает лежалый товар глумливых коммивояжеров. Молодежь возвращается к героическому духу предков, возрождает чистоту германской расы.

— Страшитесь, слепые интеллектуалы! Вы не видите, что грядет новая эра, надвигается геройским шагом! — проповедует он, грозя пальцем, как его отец прихожанам в сельской церкви.

Хозяину не по себе. Это очень нехорошие угрозы. Кроме того, они часто слышатся в последнее время, слишком часто. Рудольф Мозер верит в лучшее, он убежден, что всегда побеждают разум, компромисс и золотая середина. Он не хочет думать о плохом, ведь думать о плохом очень неприятно. И все же у него неспокойно на душе. Госпожа Мозер пытается пошутить:

— Надеюсь, доктор Цербе, мне-то вы не сделаете ничего плохого?

Доктор Цербе целует ей руку:

— За прекрасных дам я готов пойти в огонь и воду!

Доктор Клейн сводит на нет пафос старого друга.

— Не так страшен черт, как его малюют, —

замечает он с усмешкой. — Из-за того что критик-еврей когда-то нелестно отозвался о его стишках, наш маленький сердитый Юпитер теперь мечет молнии. Не так ли, доктор?

Доктор Цербе прощается и целует дамам ручки. Доктор Клейн приглашает его прийти снова:

— Заглядывай, пока можно, Цербе. Если настанет день, когда прекратятся вечера у нашей дорогой госпожи Мозер, тебе ведь будет скучно с твоими дружками в сапогах, а, рифмоплет?

Гости расходятся. Госпожа Мозер надевает пелерину и выходит с Карновским.

— Доктор Карновский любезно согласился отвезти меня в Ванзее, — говорит она мужу. — Спокойной ночи, милый, слишком не засиживайся за работой.

— Спокойной ночи, любимая, — отвечает Мозер и целует жену в голову.

Она часто проводит воскресенье в загородном доме. Рудольф Мозер остается в городе, он трудится без выходных. Ему не нравится, что доктор Карновский отвозит его жену на машине, но он не подает виду. Разве он не современный человек, который должен на все смотреть объективно и философски? Он вежливо прощается с Карновским, благодарит его и просит почаще заходить в гости.

Доктор Карновский усаживает госпожу Мозер в машину, садится за руль. Они нагоняют доктора Цербе. На нем дешевое, поношенное пальто, он бредет, маленький и сутулый. Сзади нелепо висят черные фалды фрака, развеваются на ветру, и будничное пальто выглядит, из-за них еще более убогим. Он приподнимает шляпу и провожает шикарный автомобиль ненавидящим взглядом.

— Смешной он, бедняга, — говорит госпожа Мозер.

— Он опасный и жестокий человек, — отвечает доктор Карновский. — Он обиженный истерик, в котором уживаются мания величия и мания преследования. Во времена революций такие опаснее всего.

— Ты в это веришь, мой милый? — спрашивает, прижимаясь к нему, госпожа Мозер.

— Обиженный истерик опасней бешеной собаки, — продолжает Карновский. — Я видел безумие у него в глазах, когда он говорил.

У госпожи Мозер появляется повод начать беседу о психоанализе, который сейчас в моде, о комплексе неполноценности, об истории. Доктор Карновский удивлен ее осведомленностью. Она говорит, как мужчина-интеллектуал. Но, как только они заходят в дом, образованная дама сбрасывает вместе с одеждой интеллект и стыд. В искусстве любви она не знает себе равных. Она настолько изобретательна, что даже женский врач Карновский поражен. На всех языках, которые она знает, она нашептывает ему в ухо нежные, горячие слова любви и тут же — грубые, отвратительные, непристойные. Карновскому не нравится, когда женщина ведет себя нагло.

— Ты говоришь, как уличная девка, — отталкивает он ее от себя.

— Да, побей меня, любимый, назови меня сукой! — умоляет она.

По дороге в город Карновского мучает совесть. Он мерзок самому себе. Он думает о Терезе, сейчас она лежит в кровати и плачет. Что тянет его к этой шумной, развратной женщине? Она даже не красива. Ноги полноваты, спина мускулистая, как у мужчины, рот слишком велик. В клинике он видит сотни женщин гораздо красивее ее. Многие дают понять, что он им нравится. Некоторые даже приходят на прием не потому, что больны, но чтобы раздеться перед ним, ощутить прикосновения его рук. С тех пор как он стал известен, женщины заваливают его письмами, полными любовных признаний и восхищения. Среди тех, кто ему пишет, девушки из лучших семейств, немало красивых. Он не понимает, зачем он связался с этой далеко не юной дамой. Каждый раз, сидя за рулем автомобиля, он дает себе слово порвать с ней. Ему стыдно перед собой и перед Терезой, которую он предал.