Семья Марковиц
Шрифт:
— Вот и хорошо, — говорит Генри.
— Это почему же?
— А потому, что ему было бы горько понапрасну утратить все, во что он верил. Труд его жизни о чувственном восприятии. Все, на чем он стоял как атеист.
Они идут молча. Эд колупает соломинкой кусочек льда на дне стаканчика.
— Последние две недели дались нелегко, — говорит он. — Работать не удается. По ночам я не сплю. Лежу, думаю. Мама никогда не сможет жить по-прежнему.
— Она, на мой взгляд, не так уж и изменилась, — говорит Генри. — Всякий раз, когда я приезжаю, меня поражает, что все идет без сучка без задоринки,
— Какой еще старый лад? О чем ты говоришь? — напускается на него Эд. Неужели Генри не видит, что в доме разброд. — Мириам выходит замуж. Мама надумала переехать к нам.
— Ты и Сара всегда виделись мне величинами постоянными, — говорит Генри, — тогда как в моей жизни были сплошь смута да перевороты.
Эд застывает посреди пешеходной дорожки: Генри не перестает его изумлять. Постоянные величины! Он едва удерживается, чтобы не завопить. Вселенная расширяется. Материки сползают. Дети вылетают из дома — притом, что им с Сарой вот-вот стукнет пятьдесят шесть, — точно кометы, оставив их позади. Оставив позади кучи кукол, старых одежек и обросших пылью минеральных коллекций.
— Когда я говорю с тобой и с мамой, я ощущаю, что время идет куда-то не туда, — подытоживает Эд. — Все, что ни возьми, идет совершенно не туда. А я всего-то и хочу, чтобы все шло нормально, чтобы дети были детьми, мама — взрослой, а одно поколение сменяло другое в порядке очередности. Генри, да не цепляйся ты за меня! — Он сбрасывает руку Генри. — Не люблю я этого. Если мама переедет к нам, у меня будет нервный срыв, вот в чем суть. Знаю, жить в розовой комнате для нее — верх блаженства, для меня же — в этом некая дикость. Не могу я стать ей отцом, не принимает этого моя душа. А поговорить с ней я не могу, никак не могу. Ну как сказать такое матери? Решительно не могу посидеть с ней, объяснить, что и как.
Братья останавливаются, загораживая проход. Оба машинально потряхивают подтаявшим льдом в стаканчиках.
Тем временем дома Сара объясняет Розе, что и как.
— Мама, — говорит она, — мы все такие разные. И привычки у нас тоже разные. В Венисе у тебя своя жизнь, свой круг. Свой врач, налаженные связи. А здесь, в Вашингтоне, ты будешь совершенно изолирована. Ты лишишься поддержки друзей, привычных занятий и — мало ли что — сиделок.
Роза потерянно смотрит на нее с розовой кровати, Сара — она сидит за письменным столом Мириам — ерзает, стукается коленками о столешницу.
— И вовсе я не прижилась в Венисе, — говорит Роза.
— Ты же переехала туда десять лет назад, — напоминает Сара. — Обеспечить тебе то, что у тебя есть в Венисе, мы сможем только при одном условии: если прекратим работать. Вот почему я сейчас позвоню и закажу билет.
Роза тихо плачет на кровати, Сара подходит, обнимает ее.
— А в июне ты снова приедешь, — говорит она. — Вернешься к свадьбе Мириам, разве плохо, скажи?
Роза задумывается.
— А потом я могла бы поехать в Англию, — говорит она.
Сара с минуту колеблется. Потом кивает, ей, пусть самую малость, стыдно.
— Вот и хорошо, — говорит она Розе. — Навестишь Генри и Сьюзен, поглядишь на их коттедж.
— Котсуолды [101] , —
— Да и жары такой там нет, — говорит Сара.
— Да, да. И такой влажности тоже нет. Ваша влажность — это что-то.
101
Котсуолды (также Котсуолдские холмы) — местность, славящаяся красотой природы, а также редкими видами флоры и фауны. Называют ее и Сердцем Англии. Расположена в пяти графствах, в том числе и в Оксфордшире.
Она напоминает Саре, как в июле во время бар мицвы Бена в вестибюле отключился кондиционер, и она едва не потеряла сознание — такая стояла духота.
— Никогда этого не забуду. Никогда, — она еще плачет, но в голосе уже слышится смех.
Генри возвращается в Англию. Роза улетает в Калифорнию. В воскресенье, после отъезда Розы, Эд с Сарой едут в «Дж. С. Пенни» [102] — присмотреть жалюзи в комнату Мириам.
— А игрушки мы уберем в ящики, — говорит Эд, уже когда они идут по магазину.
102
«Дж. С. Пенни» — сеть магазинов одноименной компании в которых, кроме женской одежды, продаются и предметы домашнего обихода.
— Ковер тоже придется заменить, — говорит Сара.
— Это еще зачем? Чем этот плох? Мы за него выложили кучу денег.
— Да вот цвет у него…
— А мне его цвет нравится. Для гостевой в самый раз.
— Видишь ли, он не подходит к жалюзи, — Сара проводит пальцем по планкам образцов.
— Раз так, давай купим занавески. Я ведь сразу так и предложил.
— Но нужно, чтобы они сочетались с тускло-розовым ковром.
— Идет.
Продавщица настигает их, когда они рассматривают белые кружевные занавески.
— Вам помочь?
— Видите ли, Филлис, — обращается к ней Эд: он прочел ее имя на бирке. — Мы подыскиваем что-то размером сто двенадцать на сто двадцать пять.
Вы имеете в виду размер окна? — спрашивает Филлис.
— Ну да.
— А в какого рода комнату?
— В спальню, — говорит Сара. — Притом в девичью.
Филлис кивает.
— А сколько лет девочке?
— Двадцать три, — говорит Эд.
— Она не живет дома, — Сара сознает, что их объяснения звучат глупо. — Учится в Гарвардской медицинской школе [103] .
— Вообще-то она в июне выходит замуж.
— Поздравляю.
— Спасибо, — говорит Эд. — Мы решили сделать из спальни гостевую, но хотим… э-э, как бы это сказать, оттолкнуться от того, что там есть.
— Комната выдержана в тускло-розовом цвете, — объясняет Сара.
103
Гарвардская медицинская школа — одна из лучших медицинских школ США. Входит в состав Гарвардского университета.