Семья Мускат
Шрифт:
На этот раз, однако, он решил с Адасой не спорить, приобрел пару лакированных штиблет, крахмальную сорочку и галстук-бабочку. Адаса купила себе вечернее платье. Кончилось очередной ссорой — приготовления к балу обошлись в немалую сумму, ведь помимо туалетов пришлось потратиться на парикмахера и на маникюршу. У Маши тоже был билет на бал, и двоюродные сестры собирались вместе: стирали, гладили, штопали. Телефон в доме Адасы звонил, не замолкая ни на минуту. Чего только Маша не приносила: и кораллы, и браслеты, и серьги, и бусы из фальшивого жемчуга. Аса-Гешл не без раздражения наблюдал за тем, как суетность, что дремлет в каждой женщине, берет над Адасой верх. Вдобавок она так волновалась, что у нее все валилось из рук. Она ругала ребенка, порой даже грубыми словами, а когда Аса-Гешл ей выговаривал,
— Что ты от меня хочешь? — жаловалась она. — И без того никакой жизни нет.
Напряжение, возникшее в семье, сказывалось и на Асе-Гешле. Он перестал готовиться к урокам, мучился бессонницей. В день бала Адаса проснулась с температурой, однако, несмотря на уговоры Асы-Гешла ни на какой бал не ходить, заявила, что дома не останется даже под страхом смерти. Она приняла несколько таблеток аспирина, и температура упала. В девять вечера дверь в спальню распахнулась, и на пороге появились Адаса и Маша. Аса-Гешл не верил своим глазам. Перед ним, точно сошедшие со страниц модного журнала, стояли две красотки, одна блондинка, другая брюнетка. Впрочем, когда он подошел к зеркалу, он и себя самого узнал лишь с большим трудом: аккуратно пострижен, чисто выбрит. Вечерний костюм сидел на нем превосходно. Поляки, которые в тот вечер спускались вместе с ними в лифте, смотрели на этих разодетых евреев, разинув рты. Надо же, думали они, вечно жалуются, что хлеба не на что купить, а сами по балам разъезжают.
Дрожки удалось остановить далеко не сразу; Адаса была в легком плаще, и Аса-Гешл не меньше четверти часа метался по улице в поисках свободного экипажа. Пока он бегал, Адаса продрогла и стала кашлять. Желание ехать на бал и всем продемонстрировать, как она хороша собой, несколько поубавилось. Она ослабела, сникла, и теперь ей хотелось только одного: поскорей вернуться домой и лечь в постель. В дрожки садились молча.
Маша же, выпив перед уходом коньяку, пребывала в нетерпении.
— Что притихли? — с вызовом сказала она. — Не на похороны ведь едем.
Дрожки остановились. Перед зданием, где должен был состояться бал, собралась толпа. Такой ажиотаж Аса-Гешл видел впервые в жизни. Билетов продали столько, что зал не мог вместить всех приглашенных. Женщины визжали, мужчины переругивались. Кто-то попытался открыть двери силой. Пришлось вызывать полицию. «Нет от этих евреев спасу!» — истошно кричала какая-то девица.
Неожиданно толпа подалась вперед и потащила Адасу за собой. Она почувствовала, как треснуло платье, и ее охватила паника: а вдруг его сорвут и она останется голой?! Гардеробщицы не успевали обслуживать гостей; сотни пальто, плащей, шляп, зонтиков, сапог, галош и свертков летели им в лицо. Не было времени проверять билеты, не хватало вешалок. Адаса схватила Асу-Гешла за локоть, но толпа, отделив ее и от мужа, и от двоюродной сестры, понесла в зал. Уже играл оркестр, на танцплощадке яблоку негде было упасть, и пары, вместо того чтобы танцевать, стояли на месте, покачиваясь под музыку. Пели трубы, гудели барабаны. Было душно, раздавались визг, хихиканье, хохот, пахло духами и потом, глаза рябило от разноцветных нарядов. Какой-то мужчина в меховой шапке раввина выплясывал с женщиной, у которой маска съехала на нос. На сцене, заслоняя музыкантов, стоял великан в шлеме и в кольчуге — тот самый силач, что был упомянут в объявлении. Адасе хотелось убежать, ее толкали со всех сторон. Какой-то тощий юнец, горбоносый, с хищным лицом, обнял ее:
— Поцелуй меня, красотка!
Она попыталась вырваться, но юнец держал ее крепко. От него пахло помадой и потом. И тут из толпы возник Абрам:
— Адаса, дорогая!
Юнец тут же исчез. Абрам схватил ее за плечи:
— Что случилось? Где Аса-Гешл? Господи, ты хороша, как майское утро.
Адаса расплакалась:
— Ой, дядечка, уведи меня отсюда!
— Дурочка, что ж ты плачешь? Господи, сумасшедший дом какой-то!
И Абрам, ведя за собой Адасу, стал продираться сквозь толпу, расталкивая людей своим огромным животом. При этом он то и дело останавливался, здоровался с одними, махал другим, целовал руки дамам и говорил комплименты на дикой смеси идиша, польского и русского. Он остановил
— И не стыдно? — выговорил он ему. — Что вы тут устроили? Хуже, чем в Бердичеве.
Наконец Абрам протиснулся в соседнюю комнату, где гости толпились возле буфета, ели сдобные булки и пили пиво и лимонад. Одна женщина стояла на коленях перед другой и наскоро зашивала ей порванное платье. Какая-то девица прыгала на одной ноге, держа в руке туфлю с отломившимся каблуком. Мимо бесконечным потоком шли русские генералы в эполетах, польские помещики в искусно сшитых кафтанах, немецкие солдаты в касках с шишечками, раввины в меховых шапках, ешиботники в бархатных ермолках, из-под которых выбивались заправленные за уши пейсы. Что это ряженые, Адаса поняла далеко не сразу. Абрам и сам был совершенно неузнаваем. Смокинг и борода усыпаны были обрывками бумаги и конфетти, на лысину спикировал воздушный шар.
— Ты еще легко отделалась, — крикнул он Адасе. — Тут женщина в одних панталонах осталась. — И он, зайдясь громовым смехом, нежно поцеловал свою спутницу.
От него пахло спиртным.
— Дядечка, я хочу домой.
— Посиди здесь — пойду разыщу твоего кавалера.
И, посадив ее на свободный стул у стены, он отправился на поиски Асы-Гешла. Слева, под руку с розовощеким, кудрявым мужчиной с брюшком, появилась Маша. Один его глаз улыбался, другой мрачно взирал по сторонам. «Только бы она меня не заметила», — подумала Адаса.
В эту минуту Маша подошла к ней.
— Мамочка! — воскликнула она. — Вот она где!
С этими словами она подвела к Адасе своего спутника, доктора такого-то — Адаса не разобрала его имени. Маша что-то оживленно щебетала, доктор же церемонно поклонился, поцеловал Адасе руку поверх перчатки, с чем и удалился.
— Не забудьте про конфеты! — крикнула Маша ему вслед, а Адасе сказала: — Симпатичный. Капитан в отставке. И еврей. Но по-моему, обращенный. Чего ты здесь сидишь? Господи, ну и народу! У-у-у-х! Что с тобой? У тебя заплаканные глаза. Не бери в голову. Плюнь. А где Аса-Гешл? Я тебя всюду искала.
— Дядя Абрам здесь.
— Правда? Где он? Его возлюбленная в больнице, а он развлекается. Нет, ты погляди, что с моим платьем. Черт знает что творится! Ох, ну и народу! — Маша помолчала, а затем сказала: — Ничего не попишешь, стареем. У тебя шпильки не найдется?
Абрам пустился было на поиски Асы-Гешла, однако не прошло и минуты, как он совершенно забыл не только куда направляется, но и что Адаса его ждет. Совсем недавно он для храбрости опрокинул стаканчик коньяка. Он помнил, что входит в жюри конкурса красоты, но понятия не имел ни где находятся остальные члены жюри, ни где будет проходить смотр претенденток. Женщины, которые, по его подсчетам, давно должны были превратиться в глубоких старух, вдруг резко помолодели; молодые, красивые, с модными прическами, стройные, как невесты, они проплывали перед его затуманенным взором. Мужчины, которые, как ему представлялось, давно умерли от тифа или затерялись где-то в России, теперь называли его по имени и громко его приветствовали. Женщина в красной маске вцепилась в лацкан его фрака:
— Кто ты? Поцелуй меня.
Абрам попробовал обнять ее, но она ловко вывернулась и исчезла. Он бросился за ней и вдруг почувствовал, что у него подгибаются колени. «Вперед я иду или назад?» — пронеслось в мозгу. Где она, эта летняя птичка? Куда она полетела? Абрам попытался остановить наугад нескольких женщин в масках, но все они проскальзывали мимо. Одна девица показала ему язык, другая скорчила гримасу, третья крикнула ему вслед: «Масон!»
Абрам остановился как вкопанный. Этого гнусного словечка он не слышал уже много лет. Музыка смолкла, потом заиграла снова — какофония была такая, будто одновременно визжали тысячи кошек. Пары раскачивались, тряслись, вертелись, прыгали. Абрам окончательно потерял голову. Что это? Шимми? Чарльстон? Румба? Свиньи! От одного их вида блевать хочется. Горы никому не нужного женского мяса. Он нащупал в кармане носовой платок и вытер мокрое от пота лицо. Рубашка и белье взмокли, пристали к телу. Ступни горели, — казалось, он идет по раскаленному песку. Какая-то девица, столкнувшись с ним, крикнула ему в самое ухо, точно глухому: