Семья Рубанюк
Шрифт:
— А ведь хорошо придумали? — сказал Петро Волковой, стараясь задержать ее и указывая на деревянный щит. — Правда?
Девушка усмехнулась.
— Звучит солидно… «До колхоза „Путь Ильича“ пять километров»… Дивчата, погодите! Куда вы удираете?!
— Вы их догоните, — сказал Петро, придерживая ее за рукав.
Они пошли рядом.
Стараясь казаться веселой, девушка улыбнулась, но губы ее неожиданно дрогнули. Закрыв лицо руками, она заплакала. Петро растерянно смотрел на нее и не знал, что сказать.
Горе
— Полина! — сказал он. — Слушайте, Полина… у каждого из нас есть о ком подумать в этот день. У меня погибла сестра, лучшие друзья погибли…
Волкова, не оглядываясь и прижав к щекам руки, быстро пошла к селу.
— Куда же вы?!
— Оставьте меня, — глухо пробормотала девушка. — Я хочу побыть одна… — И, сердито посмотрев на Петра, вдруг добавила: — Какое вам дело до меня? У вас своих забот много. Поезжайте…
Это было несправедливо и грубо. Петро, скрыв обиду, сказал:
— Напрасно вы так. Для нас всех вы стали родным, близким человеком.
Постепенно Петру удалось несколько отвлечь девушку от печальных мыслей.
— Помните, как мы в первый раз познакомились? — спросил он, когда они подходили к арке.
— Еще бы! Вы тогда чуть не искалечили меня. Кажется, это было совсем недавно, а уже скоро год… Неужели целый год?!
— Зато какой год! Будут вспоминать его и друзья наши и враги…
Волкова, глядя на празднично разряженных, ликующих людей, заполнивших улицы и дворы, снова стала грустной.
В этот день вечером Петро видел ее среди танцующих, а потом Полина незаметно исчезла.
…Затихли над селом последние звуки празднества, и люди шумно разошлись по домам. Петро долго сидел у раскрытого окна. Вот и пришел долгожданный мир, во имя которого пролили свою кровь тысячи таких чудесных советских людей, как Василий Вяткин, Григорий Срибный, Ганна и Степан Лихолит, Тягнибеда, Кузьма Степанович Девятко… Сколько жизней отдано во имя мира, во имя человеческого права свободно жить и трудиться!
Петро знал, как изголодались руки по мирному, привычному труду у тех, кто долго находился в окопах, и в его воображении рисовались самые заманчивые картины послевоенного мирного строительства.
Несколько дней он, как и все криничане, провел в ожидании, что фронтовики вот-вот будут возвращаться домой, но от Оксаны и Ивана одновременно пришли письма, из которых он понял, что из армии пока не демобилизуют и рассчитывать на скорую встречу нельзя.
— К зиме, не раньше, начнется демобилизация, — высказывал предположение Громак. — Американцам самим с японцами не справиться. Непременно запросят помощи у нас. Так что, товарищ председатель, придется нам летом рассчитывать на те силы, какие есть.
— Придется, — согласился Петро с огорчением: многие планы переустройства
Уже выбросили колос пшеница и ячмень: надо было усиленно готовиться к уборке. Подоспела первая прополка подсолнуха, подкармливались пропашные культуры; в саду нужно было выпалывать сорняки, уничтожать гусеницу.
Каждый вечер, собираясь с членами правления и бригадирами, Петро ломал голову над тем, как управиться с полевыми работами и одновременно дать людей в распоряжение Лаврентьева, Якова Гайсенко, Грищенко. Надо было строить новый скотный двор. На таборе Федора Лихолита подводили под крышу и штукатурили общежитие бригадного стана.
Лето начиналось трудно, и хотя за колхозом «Путь Ильича» упрочилась репутация надежного и даже крепкого колхоза, Петро был совершенно неудовлетворен результатами работы.
В середине июня Волкова, собираясь уезжать на время школьных каникул в Запорожье, зашла к нему в контору попрощаться и застала его расстроенным.
— Что с вами? — участливо спросила Полина, заметив, как он, сдвинув брови, ходит из угла в угол.
— Вы в Сапуновке давно были? — спросил он вместо ответа.
— Давно. Еще в марте.
— Значит, не видели, какую они ферму построили?
— Хорошую?
— Ангар, а не ферма. Масса света, электричество, автоматические поилки…
— Так и у нас же ферма строится!
— У нас! — Петро страдальчески сморщился. — На днях переключаем всех людей на уборочные работы.
— Сапуновка во время оккупации так не пострадала, как «Путь Ильича», — попыталась утешить девушка.
— Зато нам государство помогает больше. Стыдно брать уже… А что мы сами сделали?
Петро снова зашагал по комнате.
— Холода долго держались в начале весны, — сердито продолжал он, — теперь все сразу доходит: и озимка и яровые… Вот и тпру!.. Сели на мели!
Петро безнадежно махнул рукой.
— Так вы надолго уезжаете? — изменил он разговор.
— Собиралась на все лето. И вот… не знаю. Пожалуй, съезжу, повидаюсь — и обратно.
— Вам надо отдохнуть, — сказал он дружелюбно. — За вас Павлик Зозуля остается?
— Павлуша. Буду рваться сюда, я чувствую, — задумавшись, произнесла она и уже твердо добавила: — Да, недели через полторы вернусь.
Приближалась страдная пора. Гриша Кабанец уже привел на бригадный табор комбайн, прикрепленный к колхозу «Путь Ильича», когда Громак, ездивший в район, вернулся с новостями, взволновавшими все село. В Богодаровку прибыл первый эшелон с молодежью, освобожденной советскими войсками из фашистской неволи.
Катерина Федосеевна, услышав об этом вечером от соседки, тут же, как пришла со свеклы, в будничной кофте и старенькой юбке, побежала к сельраде.
Громак встретился ей на полдороге.