Семья Рубанюк
Шрифт:
— Чем не бравый солдат?
Вокруг были такие же, как он, еще не нюхавшие пороха люди. С любопытством наблюдал Петро, как изменялись на его глазах вчерашние хлеборобы, слесари, трактористы, учителя. Гимнастерки и шаровары сидели на них неуклюже. Но каждый, надев форму, невольно подражал в выправке щеголеватому старшине, подтянутому лейтенанту.
Утром, встретив лейтенанта, Петро спросил:
— Где бы можно было газетку почитать?
Лейтенант строго посмотрел на него:
— Как
Петро оглядел себя, развел руками:
— За два часа еще не отшлифовался. Подтянусь.
— На читку газет будет дана команда.
— А без команды никак нельзя?
— Вон там, за столовой, читальня.
Лейтенант обиженно отвернул по-детски пухлое, еще безусое лицо. Его искренне огорчали люди, не знавшие уставных положений.
Петро пересек двор, разыскал читальню. Он открыл дверь и едва не вскрикнул от удивления, увидев там своего друга Курбасова.
— Мишка! — крикнул Петро.
Курбасов удивленно поднял глаза.
— Петька, черт!
— Ну и встреча!
Михаил, бросив недочитанный журнал, увлек Петра во двор.
— Ты в запасный? Это же здорово! Вместе будем. Здорово, а?
Они присели на штабелях дров, оживленно разговаривая.
Михаил находился в военном городке два дня, и его уже начинало угнетать вынужденное безделье. По двору бродили новобранцы; в город их не отпускали.
Заметив у ворот лейтенанта, который распекал за что-то дневального, Михаил показал на него рукой:
— Сейчас мы с ним поговорим. Нужно нам с тобой политься к одной бабушке. На вареники с вишнями. Каши еще успеем наглотаться.
— Что за бабушка такая?
— Бабушка и внучка. А внучке семнадцать волшебных лет… Ты уже женился?
— Да.
— Поспешил… Сам посмотришь… Пойду к лейтенанту увольнительную в город добывать. Дело не легкое.
Петро видел, как Михаил молодцевато подошел к лейтенанту. О чем он говорил с Людниковым, Петро не слышал, но вернулся Михаил с увольнительной на двоих.
Он уверенно повел Петра глухими задворками, огородами и садами. Густо усеянная зрелыми ягодами светло-зеленая листва вишен щекотала лицо, крупные дымчатые сливы клонили ветки книзу, дразнили своей доступностью.
Петро тяжело вздохнул. Михаил, угадав мысли друга, сказал:
— Сидеть бы тебе сейчас в таком вот плодоягодном раю, заниматься черенками и саженцами. А?
— Теперь уже не скоро придется…
Они выбрались, наконец, на широкую чистую улицу с беленькими домиками и крашеными заборами. Во дворе одного из них мелькнула и исчезла, быстро взбежав по ступенькам крылечка, статная девушка в ярко-красном сарафане, с толстыми черными косами.
— Бабушка, Миша пришел! — донесся из открытого окошка ее испуганный
— Ну, держись! — подмигнул Михаил. — Прямое попадание в сердце обеспечено. Две пробоины в своем я уже насчитал. После двух встреч.
Он открыл калитку и пропустил Петра вперед. Тщательно расчищенные дорожки, кувшины на перилах крыльца, желтые шляпки подсолнухов у свежепобеленных стен летней кухни, цветник перед домом — все это сияло такими густыми, сочными красками, будто солнце всю свою щедрость, всю свою животворную силу отдало одному этому уголку.
Но и дальше, за плетнем, увитым хмелем и повиликой, все было залито ясным, прозрачным светом: фруктовые сады, тополи, красные, зеленые, серебристые крыши домиков.
— Ну как, Михайло, моя Украина? — спросил друга Петро. — Ты все Клязьму похваливал.
— Да, брат, сдаюсь…
На крыльцо, вытирая передником лоб, вышла низенькая, полная старушка.
— Пришел, озорник? — довольным тоном сказала она. — Ну, заходите в хату. А это дружок? Пожалуйте. Любка, иди! Что спряталась?
Из-за спины ее выглянула девушка, лукаво улыбаясь одними глазами, черными и блестящими.
— Что, Любаша, прячешься? — крикнул Михаил, поднимаясь на крылечко.
— Я не прячусь.
— А почему убежала?
— Бабушке сказать.
— Посмотри, какого орла привел.
Бабушка вдруг вспомнила, что на кухне у нее жарится что-то, и поспешно скрылась.
— Бабушка вчера только о вас и говорила, — сказала, смущенно краснея, Любаша. — Пирожки вы забыли. Чуть не плакала. Да и мне досадно было.
— Ничего, — успокоил Михаил. — Пирожками и сегодня не поздно заняться.
Любаша проводила друзей в комнату. К ее и бабушкиному удовольствию, Михаил распоряжался как дома: заказал к вареникам холодной сметаны, сам отобрал курицу в борщ. Предложение Любаши нагреть воды и помыть головы оба одобрили без колебания.
Управившись по хозяйству, бабушка надела чистое платье, повязалась накрахмаленным платочком.
— Когда фашиста прогоним, отдадите за меня Любашу, Анна Афанасьевна? — спросил ее Михаил.
— Скорей гоните его, басурмана.
— Тогда отдадите? — не отставал Михаил.
Петру по душе пришлась жизнерадостная, общительная старуха.
— А что, Анна Афанасьевна, если сюда придут враги, — спросил он, — останетесь или уедете?
— Не придут они сюда, — пренебрежительно ответила Анна Афанасьевна. — Ни в жизнь он не переборет. — И, вздохнув, добавила: — Наш тоже воюет, еще с финской, Сереженька…
Перед вечером она вместе с Любашей вышла за ворота проводить гостей.
— Вы ж, сыночки, не забывайте нас, — дрогнувшим голосом сказала старуха. — Если что не так, извиняйте.