Семья Рубанюк
Шрифт:
Ильиных выслушал соображения Рубанюка, долго смотрел на карту, что-то прикидывал.
— Ничего не могу возразить, — сказал он. — Действуй! Командиру дивизии и командующему сейчас же передам свое мнение…
Позже Рубанюк изложил свой план Каладзе и пришедшему вместе с ним комбату Лукьяновичу.
— Надо бить противника в невыгодных для него условиях, — говорил он, поблескивая серыми, глубоко запавшими глазами. — Если уж обороняться, то обороняться активно.
Лукьянович пригладил измазанной в глине пятерней светлый
— Если доверите мне вести людей, товарищ подполковник, — сказал он, — могу обещать… мой батальон сделает.
— Я имел в виду именно тебя. Но пойдет не батальон, пошлем охотников. Добровольцев. Дело серьезное.
— Разведку сейчас надо подготовить, — вслух подумал Каладзе. — Тоже надо добровольцев.
Спустя полчаса один из штабных командиров прибежал с тревожной вестью. Старший лейтенант Попов несколько минут назад скончался от раны. Он успел лишь рассказать, что Татаринцев во время атаки гитлеровцев уничтожил штабные документы и забрал с собой полковое знамя.
— Но куда он ушел, никто не знает. Знамени также нет. Попов говорил, что Татаринцев ранен.
— Вы даете себе отчет, о чем докладываете? — поднимаясь, произнес Рубанюк. С лица его сошла краска, губы помертвели. — Как это знамени нет?!
— Татаринцева искали. Нигде не нашли.
— Да вы понимаете?! Вам известно, что полк расформируют, а мы с вами все в трибунал угодим?
Волнуясь, Рубанюк стал выяснять все подробности о Татаринцеве, о часовом, находившемся при знамени. Внезапно он умолк и задумался.
— Срочно свяжитесь с дивизией; — приказал, наконец, он. — Сообщите о знамени. Татаринцев, возможно, решил пробиваться с ним в дивизию. И еще и еще раз ищите его среди раненых и убитых.
Фашисты, как обычно, с наступлением темноты боевые действия прекратили. Выставленные наблюдатели и дозорные доносили, что в расположении противника слышен визг убиваемых свиней, пьяные выкрики.
— Они праздник справляют, — сказал Атамась, — а мы им — хмельного! Щоб спалось крепче.
Он принес в блиндаж и поставил перед Рубанюком котелок с гречневой кашей.
Рубанюк неохотно поел немного и принялся за чай.
— Э, ни, товарищ пидполковнык! — запротестовал Атамась. — До завтрашнего обида ничого билыи не буде. А вы не хочете исты…
— Потом, — отмахнулся Рубанюк. — Сейчас в батальон пойдем.
— Там у них весело. Каждому хочется гансов пощупать.
— Весело? — Рубанюк оживился. — Я знал, что народ повеселеет.
Он перебросил через плечо автомат и пошел к выходу. В нескольких шагах от блиндажа лицом к лицу столкнулся с Татаринцевой.
«Сейчас слезы будут», — подумал он, останавливаясь и опуская руку в карман за папиросами.
— Товарищ подполковник, — взволнованным голосом спросила она, — что с Татаринцевым случилось? Он ранен, это я знаю. Но где же он?
— Разыскивают, товарищ Татаринцева. Возможно, в штабе дивизии.
— Он
— Не думаю.
Закуривая, Рубанюк чиркнул спичкой. В сумраке на мгновение мелькнуло и растаяло лицо Аллы. Щеки ее ввалились, под глазами чернели глубокие тени.
— Извините, — сказал Рубанюк. — Я тороплюсь.
— Простите, что задержала.
— О Татаринцеве все выяснится. Вы где приютились?
— В санроте.
— Это хорошо. Под огонь не суйтесь.
Атамась шел следом за ним молча, потом одобрительно сказал:
— А оця Аллочка — боевая дивчина.
— Что?
— Храбра, кажу, жинка у Татаринцева. Сегодня, хлопцы рассказывали, не меньше як десять раненых вынесла. Из самого пекла.
— Да?
— Ага. Будто кто ее заворожил. Кругом свистит, рвется, а ей хоть бы що.
Разыскивали расположение третьей роты. Здесь был намечен исходный пункт для выступления. В темноте двигались неясные фигуры бойцов, рядом с Лукьяновичем стоял старшина Бабкин Бойцы складывали на траве ручные гранаты, диски для пулеметов.
Рубанюк осведомился у комбата, вернулась ли разведка, и узнав, что еще не вернулась, подошел к бойцам.
Как это всегда бывает на фронте, они разговаривали обо всем, кроме предстоящего дела. Говорили о воздушных налетах на Москву, об эвакуации из столицы детей и женщин, о введении в городах продовольственных карточек.
Спустя короткое время подошли бойцы, отобранные Каладзе из других батальонов. Рубанюк вместе с Лукьяновичем придирчиво осмотрел вооружение каждого, проверил, знают ли солдаты свою задачу.
Лукьянович приказал бойцам отдыхать, а сам с двумя автоматчиками собрался пройти лощиной к Марьяновке и наметить исходный рубеж для атаки.
Рубанюк пошел с комбатом. Стояла по-летнему душная, безветренная ночь. В черном небе искрились крупные звезды. В хлебах слышались таинственные шорохи. Было хорошо и мирно в эту полуночную пору, и лишь удушливый трупный запах, то слабый, то густо наплывавший откуда-то с низины, напоминал о войне.
Они подошли к селу насколько можно было ближе. За пологой равниной смутно темнели сады и клуни, явственно доносился тревожный собачий брех, раздавались одиночные выстрелы.
Они полежали на пригорке и той же дорогой направились обратно. Разведка уже вернулась. Ни боевого охранения, ни патрулей около села она не обнаружила. Лишь у отдельных дворов и сараев ходили часовые.
— Ну, давай, Лукьянович, — сказал Рубанюк. — Веди.
Бойцы исчезли в темноте.
Впервые с той минуты, как возникла мысль о вылазке, Рубанюка охватило беспокойство. В конце концов исход налета зависел от многих случайностей. Если бы у него были хоть сутки на подготовку! Он более тщательно ознакомился бы с расположением улиц, отдельных строений, разбил бы село на секторы, указал место сбора.