Семья Спеллман расследует…
Шрифт:
Я: В теннисном?
Дэниел: В монашеском. Конечно, в теннисном. В полдень, не опаздывай.
Последний теннисный матч
Я предположила, что Дэниел хочет со мной поиграть, и захватила ракетку. Скоро до меня дошло, что разговаривать между ударами будет трудно. И только потом я узнала, что в этом и заключался его план. Никаких разговоров.
Дэниел молча вышел на корт, кинул мне мяч и велел подавать. Я подала и едва успела увернуться от мощного ответного удара. Потом он подал, я прыгнула за мячом,
Больше Дэниел не играл в поддавки. Второй гейм был очень похож на первый, а третий – на второй. За два сета я заработала только два очка и смогла принять лишь три подачи. К матч-пойнту я перестала играть и просто уворачивалась от желтых снарядов. Мои рефлексы начали отказывать, и тут же мяч ужалил меня в ногу.
Дэниел не замечал, как вокруг нашего корта собирается толпа. Честно говоря, мне даже понравилась эта современная версия средневекового наказания. Каждое красное пятно на моей коже, оставленное желтой пулей, означало, что Дэниелу не плевать на меня, и я еще больше в него влюблялась.
Он остановился на короткую передышку и только тут заметил осуждающие взгляды зрителей. Они считали его чудовищем, и ведь толпе не объяснишь, что я заслужила каждый синяк. Нет, я не мазохистка, просто иногда очень хочется себя наказать. Порой я знаю, что поступаю неправильно, но не могу остановиться: настолько к этому привыкла, что и не вижу в своих действиях ничего дурного. Дэниел подходил мне по всем параметрам, а я, видимо, не очень-то ему подходила. Отсюда и все мое вранье. Но я ни за что не позволю какому-то мелкому обстоятельству – подумаешь, Дэниел знать меня не хочет! – помешать мне самой его узнать.
– Есть смысл играть второй сет? – спросил он.
– Решать тебе, – ответила я с улыбкой.
Дэниел взял сумку и ушел с корта. Я выбежала за ним на серый, пропитанный дождем воздух.
– А что, было весело! – сказала я с наигранным воодушевлением.
– Смотрю, ты очень упрямая.
– Прости. Мне так жаль! Прости, прости, прости! Не знаю, зачем я тебе врала.
– Может, дело тут в воспитании?
– Да! Точно!
– Чего ты хочешь?
– Твою коллекцию дисков.
– Я серьезно, Изабелл. Зачем ты пришла?
– По твою душу, разумеется.
– Все, я ухожу. Звони, когда сможешь искренне ответить на этот вопрос. Пока.
В машине я переоделась – удобная привычка, кстати, – и поехала в округ Мэрин, где у меня было запланировано несколько встреч с прежними знакомыми Эндрю Сноу. Их имена я узнала у его бывших учителей, которые расписывались в школьном дневнике.
Все эти люди плохо помнили события двенадцатилетней давности. Описания были смутные, пропущенные сквозь фильтр памяти. Одри Гейл, которая училась с Эндрю в одном классе, сказала, что это был вежливый, тихий и чувствительный мальчик. Сюзан Хейс (вместе с Эндрю ходила на уроки английского) описывала его как общительного и чуткого парня, но большого любителя травки. Шэрон Крэмер, соседка Сноу и бывшая подруга Мартина, вспомнила, что Эндрю был задумчивым
Хулиганы боялись с ним связываться, ведь им пришлось бы отвечать перед Мартином – самым известным мальчиком в школе. Он был президентом школы, занимался бегом, участвовал в дебатах, играл в футбол. Я спросила о его близких знакомых, и снова всплыло имя Грега Ларсона.
Ларсон не отвечал на мои звонки. Что ж, пора сменить тактику. Я позвонила шерифу под вымышленным именем и якобы по делу. Когда он взял трубку, я объяснила, что к чему, и назначила встречу. Он неохотно согласился, и на следующий день я приехала в полицейский участок.
Шериф Ларсон встретил меня в холле и крепко пожал руку. Он был выше шести футов ростом, худощавый, с выступающими костями, на которые будто натянули кожу. Форма не делала его привлекательнее, только строже. Ларсон пригласил меня в свой крошечный закуток в конце коридора, где закинул ноги на стол и вытащил из кармана зубочистку. Я не стала тратить время на любезности.
– Как вы познакомились с братьями Сноу? – спросила я.
Ларсон отличался каким-то неприятным спокойствием. Его движения, речь, выражения лица словно показывали в замедленной съемке, хотя, подозреваю, если бы у меня под рукой оказался секундомер, ничего противоестественного я бы не обнаружила. Но его безразличие мне не понравилось.
– Мы были соседями, – безразлично ответил Ларсон.
– Вы часто ходили к ним в гости?
– Неа.
– Понимаю. Дом Сноу не лучшее место для игр.
– Ага.
– У вашей мамы не было неприятностей с Эндрю и Мартином?
– Неа.
– Эндрю был геем?
– Что? – переспросил шериф, даже не изменившись в лице.
– Знакомые часто описывают его как чувствительного мальчика. Иногда так называют гомосексуалистов.
– Не могу сказать.
– Возможно, он переволновался. И не просто исчез, а покончил жизнь самоубийством.
– Все может быть.
– Эндрю принимал наркотики?
– Ну, иногда выкуривал косячок.
– А что-нибудь посерьезней?
– Не знаю.
– Где он брал травку?
– Не могу сказать.
– Если вспомните, обязательно позвоните.
– О'кей.
– Смотрю, вам плевать на то, что случилось с Эндрю, – сказала я, устав от односложных ответов шерифа.
– Верно.
– Вы часто ходили в походы с братьями Сноу?
– Часто.
– Но не в день исчезновения Эндрю?
– Неа.
– Чем вы занимались?
– Когда?
– В тот день?
– Гостил у дяди.
– Где?
– В городе.
– Вы еще общаетесь с Мартином? – спросила я, зная, что, если попрошу алиби, наша беседа закончится.
– Иногда видимся.
– Он не отвечает на мои звонки.
– Наверное, думает, что вы зря тратите время. И свое, и его.
– Вы того же мнения, шериф?
– Да. Я того же мнения.
– Что ж, буду знать, – сказала я, вставая. – И последнее, шериф.
Он посмотрел на меня.