Семья Тибо (Том 1)

дю Гар Роже Мартен

Некоторое время они шли молча.

– Моя мечта, - проговорила она вдруг, - в старости сделаться содержательницей дома свиданий... Да, да... Не возмущайся, такие дома бывают разного сорта; мне бы, разумеется, хотелось содержать приличный дом. Не хочу стариться среди стариков... Пусть вокруг меня живут существа молодые, с прекрасными молодыми телами, свободные, чувственные... Тебе это непонятно, котик?

Они подошли к бару Пакмель, и Антуан не ответил. Да он и не знал, что сказать. Странный был у Рашели житейский опыт, и это беспрестанно поражало его. Он чувствовал, как непохож он на нее, как привязан корнями к Франции, привязан своим буржуазным происхождением, работой, честолюбивыми

замыслами, всем своим хорошо подготовленным будущим! Он отлично знал, какие цепи приковывают его, но ни на минуту не хотел их порвать; а ко всему, что любила Рашель и что было ему так чуждо в ней, он испытывал ту настороженную злобу, какую испытывает домашнее животное к дикому зверю, что бродит вокруг и угрожает безопасности жилья.

Только багряные полосы света на занавесях говорили, что за стеной заснувшего фасада, в баре, царит оживление. Вертящаяся дверь заскрипела, повернулась, впуская свежую струю воздуха в бар, где было жарко, пыльно и витали алкогольные пары.

Народу там было полно. Танцевали.

Рашель усмотрела невдалеке от гардероба свободный столик и, не успев сбросить с плеч манто, уже заказала зеленый шартрез с толченым льдом, И как только его принесли, зажала в губах две маленькие соломинки и словно замерла, положив локти на стол, опустив глаза.

– Взгрустнулось?
– шепнул Антуан.

Не переставая тянуть шартрез, она на миг подняла глаза и улыбнулась ему - как могла веселее. Недалеко от них японец с детским личиком и ржавыми зубами, улыбаясь, с учтивым невниманием ощупывал могучие мускулы брюнетки, сидевшей возле него и бесстыдно вытянувшей руки на скатерти.

– Закажи-ка мне еще шартреза, такого же, хорошо?
– проговорила Рашель, показывая на пустую рюмку.

Антуан почувствовал, как кто-то легко прикоснулся к его плечу.

– А я не сразу вас узнал, - произнес дружеский голос.
– Значит, вы сбрили бороду?

Перед ними стоял Даниэль. Резкий свет люстры освещал его стройную, гибкую фигуру, безукоризненный овал его лица; в руках без перчаток он держал рекламку, сложенную веером, сжимая и разжимая ее, как пружину; он дерзко улыбался, вызывая в памяти образ молодого Давида, испытывающего свою пращу 84 .

Антуан, представляя его Рашели, вспомнил, как Даниэль бросил ему однажды: "Я поступил бы так же, как вы, лжец вы эдакий!" - но на этот раз воспоминание показалось ему не таким уж неприятным, и он был доволен, заметив, каким взглядом молодой человек, поцеловав руку Рашели и выпрямляясь, окинул поднятое к нему лицо, руки и шею, белизну которой оттенял бледно-розовый шелк корсажа.

Даниэль перевел глаза на Антуана, потом понимающе улыбнулся молодой женщине, как бы одобряя ее вкус.

– Да, в самом деле, так гораздо лучше, - заметил он.

– Так гораздо лучше, пока я жив, - согласился Антуан тоном студента-медика - заправского шутника.
– Но если бы вам, как мне, пришлось иметь дело с трупами! Ведь дня через два...

Рашель стукнула рукой по столу, заставив его замолчать. Она часто забывала, что Антуан - врач. Она обернулась к нему и, пристально посмотрев на него, прошептала:

– Мой тубиб 85 !

Неужели это самое лицо, такое теперь знакомое, возникло перед ней в ночь операции при резком свете лампы? Неужели - это та же героическая маска, грозно-прекрасная и такая недоступная? Как хорошо она узнала теперь, особенно когда борода была сбрита, все выпуклости, неровности, крохотные родинки на этом лице! Бритва обнаружила легкую впалость щек, можно сказать, некоторую вялость ткани, - и мягкий их контур немного сглаживал угловатые линии нижней челюсти. Как хорошо

ей была знакома, даже вслепую, когда по ночам она сжимала в ладонях его квадратную челюсть, линия этого усеченного подбородка, внизу такого плоского, что однажды она с удивлением воскликнула: "А челюсть у тебя, совсем как у змеи!" Но больше всего ее удивляла, когда не стало бороды, длинная и извилистая, выразительная и в то же время как бы застывшая линия тонкого рта, углы которого почти никогда не приподнимались и редко опускались; они завершались властными складками, говорившими о силе воли - почти нечеловеческой воли, какую видишь на лицах античных статуй. "Неужели у него такая сильная воля?" - вопрошала она себя. Она опустила голову, глаза ее лукаво скользнули за ресницами, и по этой золотистой бахроме словно пробежала искорка.

Антуан позволял рассматривать себя с блаженной улыбкой человека, который знает, что его любят. С той поры, как он сбрил бороду, у него появилось немного иное представление о самом себе; он стал придавать не такое большое значение своему властному взгляду. Он открыл в себе новые возможности, которые ему самому нравились. К тому же за последнее несколько недель он чувствовал, что стал преображаться. Преображаться до такой степени, что все события его минувшей жизни - до появления Рашели - совсем потускнели. Ведь все это происходила до того. Что означало "до того"? Он не пытался уточнять. До преображения. Он изменился и духовно стал как будто более гибок; возмужал и в то же время словно бы помолодел. Он любил повторять про себя, что сделался более сильным. И, пожалуй, именно так и было; духовная его сила стала, быть может, менее рассудочна, чем раньше, но зато стала и более могучей, более искренней в своих проявлениях. Он замечал это и по своей работе; их союз вначале мог, казалось, вызвать перебои в ней, но работа вдруг снова закипела, стала еще напряженнее, заполнила его жизнь, как многоводная река.

– Не стоит заниматься так долго моей особой, - сказал Антуан, предлагая стул Даниэлю.
– Мы только что пришли из кинематографа: смотрели африканский фильм.

– Вам не доводилось выезжать из Европы?
– спросила Рашель.

Даниэль был удивлен звучностью ее голоса.

– Нет, сударыня, никогда.

– Ну, тогда, - продолжала она и принялась за шартрез, со вкусом опуская в бокал две свежие соломинки, - вам нужно посмотреть этот фильм. Кадры есть превосходные, например, шествие носильщиков на закате солнца... Не правда ли, Антуан? А игры детишек на песке, пока женщины разгружают пироги...

– Пойду непременно, - откликнулся Даниэль, глядя на нее. После короткой паузы он добавил: - А вы знаете Аниту?

Она покачала головой.

– Это цветная американка, постоянно бывает в баре. Да вот она, в белом, позади Марии-Жозефы, вон той высокой особы, увешанной жемчугами.

Рашель привстала и увидела за парами танцующих смугло-желтый профиль, затененный полями огромной шляпы.

– Это не чернокожая, - произнесла она разочарованно, - она креолка.

На лице Даниэля промелькнула едва заметная усмешка.

– Простите, ошибка, сударыня, - сказал он. Затем, обернувшись к Антуану, спросил: - Вы часто здесь бываете?

Антуан готов был ответить утвердительно, но помешало присутствие Рашели.

– Почти никогда, - сказал он.

Рашель следила глазами за Анитой, которая пошла танцевать с Марией-Жозефой. На гибком теле американки в обтяжку сидело белое атласное платье, блестящее, как птичье оперение, и отливавшее перламутром при каждом движении ее длинных ног.

– Поедете завтра в Мезон?
– спросил Антуан.