Семья Тибо (Том 1)
Шрифт:
Они не обменялись ни словом до самого отъезда. Если бы Ринетта посмела, она бы в два счета отдала деньги Жерому, вернулась к мадам Розе, упросила бы взять ее обратно. А Жером, которому надоело ждать, уже не испытывал никакой радости от того, что затеял всю эту душеспасительную канитель.
Когда поезд наконец тронулся, Ринетта набралась смелости, выглянула из окна и крикнула:
– Сделайте милость, сударь, передайте поклон Даниэлю!
Поезд грохотал, и Жером ничего не расслышал. Она поняла, что он не разобрал ее слов, губы ее задрожали, а рука, прижатая к груди, судорожно дернулась.
А он улыбался, радуясь,
Им уже завладел новый замысел, и он был вне себя от нетерпения: с первым поездом он вернется в Мезон, падет к ногам жены, сознается во всем почти во всем. "К тому же, - подумал он, зажигая папиросу и быстрым шагом выходя из вокзала, - пусть Тереза знает об этой ежегодной ренте: она так аккуратна, что никогда не пропустит срок".
Несколько раз в неделю Антуан заходил за Рашелью, и они вместе отправлялись обедать.
В тот вечер, перед самым выходом, она подошла к зеркалу, стала вынимать пудреницу из сумочки и уронила какую-то бумажку, сложенную вдвое, которую Антуан и поднял.
– А, благодарю.
В ее голосе ему почудилось какое-то замешательство; Рашель тут же отгадала его мысль.
– Ну, вот, - начала она, стараясь все обратить в шутку.
– Что ты выдумал? На, читай. Это расписание поездов.
Бумажку он не взял, и она снова спрятала ее в сумочку. Но немного погодя он спросил:
– Отправляешься в путешествие?
– На этот раз ему бросилось в глаза, что ресницы у нее дрогнули, улыбка стала явно натянутой.
– Рашель!
Она уже не улыбалась. "Нет, я не хочу...
– подумал Антуан, и его внезапно охватила тоска.
– Нет, я не перенес бы даже недолгой разлуки". Он подошел к ней, тронул ее плечо; она разрыдалась, припала к его груди.
– Да что с тобой?.. Что?
– тихо допытывался он.
Она поспешила ответить, роняя отрывистые фразы:
– Ничего. Ровно ничего. Просто настроение плохое. Да ты сейчас сам увидишь, пустяки это: все из-за могилы девочки, знаешь, там, в Ге-ла-Розьер. Просто я давно уже туда не ездила, а съездить надо, понимаешь? Ах, как я тебя напугала! Прости меня.
– Но вдруг, сжав его в объятиях, она жалобно спросила: - Скажи, котик, ты и вправду так ко мне привязался? Значит, тебе было бы очень тяжело, если бы я когда-нибудь?..
– Молчи, - шепнул он, испуганный тем, что впервые осознал, какое место заняла Рашель в его жизни. И робко спросил: - А на сколько дней ты... уедешь?
Она освободилась из его объятий и с искусственным смехом подбежала к зеркалу обмыть глаза.
– До чего же глупо так плакать, - проговорила она.
– Постой-ка, все произошло тогда тоже вечером, в это же время, как раз перед обедом. Я была дома, у меня собрались друзья, - ты их не знаешь. Вдруг раздается звонок телеграмма: "Девочка больна, состояние очень тяжелое, приезжайте". Я все поняла. Бросилась на вокзал в чем была - в кружевной шляпе с блестками и открытых туфельках; вскочила в первый же поезд. Ехала всю ночь одна, в оцепенении. Как я не сошла с ума?
– Она обернулась к нему: - Потерпи немного, пусть пообсохнут - так будет лучше.
– Ее лицо вдруг оживилось: Знаешь, как было бы мило, если б ты поехал со мной! Послушай, можно обернуться за два
Они отправились в путь в последнюю субботу сентября, в погожий послеобеденный час; ехали в полупустом поезде, одни в купе.
Антуан радовался двум дням отдыха, да еще вдвоем с Рашелью. Нервное напряжение у него прошло, помолодевшие глаза смеялись, он был оживлен, как мальчишка, подшучивал над Рашелью - над тем, что у нее столько свертков, завалила почти всю сетку, - и отказался сесть рядом, а устроился напротив, чтобы вдоволь на нее насмотреться.
– Да угомонись ты, пожалуйста, - проговорила она, когда он снова вскочил, чтобы опустить занавески на окне.
– Я ведь не растаю.
– Конечно. Зато я слепну, когда тебя освещает солнце!
И правда: когда яркий свет падал на ее лицо и зажигал волосы, долго смотреть на нее было невозможно - слепило глаза.
– Мы ведь еще ни разу не путешествовали вдвоем, - заметил он.
– Ты об этом подумала?
Она даже не улыбнулась, сжала губы с каким-то непокорным, своевольным выражением. Он наклонился:
– Что с тобой?
– Ничего... Поездка...
Он умолк, думая о том, как эгоистично ведет себя, совсем забыл о цели путешествия. Но она вдруг сказала:
– Меня всегда волнует отъезд. Пейзажи, мелькающие мимо... А впереди неизвестное.
На миг ее взгляд задержался на линии горизонта, убегающей назад.
– Покаталась я в жизни на всех этих поездах да пароходах!
Ее лицо омрачилось.
Антуан перебрался к ней, растянулся на диване и положил голову ей на колени.
– Umbilicus sicut crater eburneus [56] , - прошептал он. Потом, немного помолчав и ясно чувствуя, что мысли Рашели витают где-то далеко, он спросил: - О чем задумалась?
56
Пупок твой подобен сосуду из слоновой кости (лат.).
– Да ни о чем.
– И она постаралась прикинуться веселой.
– О твоем каком-то учительском галстуке!
– воскликнула она, и ее палец скользнул под полоску материи.
– Ну, скажи, пожалуйста, неужели, даже собираясь в дорогу, ты не можешь повязать его повольнее, чуть посвободнее?
– Она потянулась и, снова улыбнувшись, добавила: - Нам повезло, мы с тобой одни... Ну, говори же... Расскажи что-нибудь.
Он рассмеялся.
– Но ведь всегда рассказываешь ты, а что у меня? Больные, экзамены... О чем же рассказывать? Всегда я жил, как крот в своей норе. А ты меня вытащила из темной ямы и показала вселенную.
Никогда еще он не делал ей такого признания. Она наклонилась, обхватила обеими руками его голову, лежавшую на ее коленях, и долго смотрела на любимое лицо.
– Правда? Истинная правда?
– Знаешь что, - продолжал он, не меняя позы, - на будущий год мы с тобой не будем торчать все лето в Париже.
– Ну что ж!
– В этом году я не брал отпуска; постараюсь получить две недели.
– Хорошо.
– А может быть, даже и три.
– Хорошо.
– Поедем куда-нибудь вместе, все равно куда... Верно?