Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— В последний раз после кровотечения, — объяснил он негромким голосом, — а оно было четвертое, она так и не пришла в сознание. Вчера вечером начала хрипеть.
Две слезинки медленно набухли на краях его век, между ресницами, и скатились по смуглым щекам.
Напрасно г-жа де Фонтанен пыталась овладеть собой, она никак не могла осмыслить то, что предстало перед нею.
Значит, Ноэми скоро умрет, наконец-то исчезнет из их жизни та самая Ноэми, которая еще только что представлялась ей победительницей? Она не решалась отвести глаза от этого лица, оно уже стало неживым: взгляд, заострившийся нос и бледный рот, из которого вырывалось дыхание, как будто идущее откуда-то из самых недр ее существа, — сиплое, неровное, возникающее снова и снова. Она всматривалась в эти черты и
— Ну, а Николь? — живо спросила она.
— Что Николь?
— Вы ей сообщили?
— Нет.
Да как же она сама не додумалась до этого перед отъездом из Парижа? Она увлекла Жерома в сторону и сказала:
— Сообщить надо, Жером. Это ее мать.
И тут она поняла, как он слаб духом, прочла это в его умоляющем взгляде и сама стала колебаться. Как Николь войдет в этот мерзкий дом, как вступит в эту комнату, как Николь и Жером встретятся у изголовья этой постели! И все же она повторила, правда, не таким твердым голосом:
— Сообщить надо.
Она заметила, что на лице Жерома появился тот землистый оттенок, от которого еще больше темнела его смуглая кожа каждый раз, как ему шли наперекор, увидела знакомый жестокий оскал, открывавший зубы между поджатыми губами.
— Жером, Николь надо приехать, — мягко повторила она.
Тонкие брови нахмурились, насупились. Он еще противился. А немного погодя вскинул на нее недобрый взгляд: он сдавался.
— Дайте ее адрес, — сказал он.
Он отправился на телеграф, а она возвратилась к Ноэми. Она не могла отойти от этой постели.
Она все стояла, уронив руки, сплетя пальцы. Да как же так, откуда она взяла, что жизнь больной будто бы спасена? И почему ей все кажется, будто Жером не так уж сильно страдает?.. Как сложится его жизнь? Вернется домой? Ах, разумеется, приглашать его она не станет, но приютить не откажется…
Что-то похожее на радость, а вернее, отрадное чувство умиротворения, чувство, от которого ей сразу стало стыдно, помимо воли нарастало в ее душе. Она попыталась его отогнать. Молиться. Молиться за душу, что возвращалась в лоно господне. И она подумала о том, что у непутевой этой души груз добродетелей не тяжел… Да, но разве в непреложном восхождении созданий божьих к совершенству, когда земная сущность их претерпевает ряд последовательных перевоплощений, каждое, даже самое малое, усилие перебороть себя — уже не заслуга того, кто сделал его? И разве страдание, ниспосланное свыше, не есть еще одна ступень к совершенству?.. Тереза была уверена, что Ноэми приняла немало страданий. Она прожила суетную жизнь, но бедняжку, конечно, все время тяготили горечь и тревога, безотчетно мучили все те поруганные ею чувства, которые втайне бунтуют, когда их оскверняешь. И эта мука, о достойная жалости душа, зачтется тебе на том свете, для нового и лучшего перевоплощения, зачтется тебе и любовь твоя, хоть и была она греховной и причинила столько зла! Зло это Тереза сейчас прощала ей без труда. И она подумала, что это — не столь уж великая заслуга. Призналась себе, что смерть Ноэми не кажется ей большим несчастьем. Ни для кого. Она тоже, как и Жером, постепенно свыкалась с мыслью об ее уходе. Ее чувства перестраивались с немилосердной быстротой. И часа не прошло, как она узнала — и вот уже только и делает, что смиряется…
Когда два дня спустя Николь сошла со скорого парижского поезда, прошло уже около полутора суток с тех пор, как умерла ее мать, и погребение было назначено на следующее утро.
Все явно спешили разделаться со всем этим: содержательница меблированных комнат,
Как ни тяжко было Терезе, она выказала желание помочь обрядить покойную, — потом она сможет сказать Николь, что вместо нее выполнила богоугодное дело. Но в последнюю минуту ее выдворили под каким-то нелепым предлогом из комнаты, и акушерка ("Ведь она привычная", — заметил при этом Жером) все сделала сама, в присутствии одной лишь сиделки.
Приезд Николь немного отвлек ее.
И как раз вовремя: встречи в коридоре — то с повивальной бабкой, то с содержательницей номеров, то с врачом, что ни час, становились для г-жи де Фонтанен все непереносимее: ведь с самого приезда бедная женщина задыхалась в этом доме. Николь — ее открытое лицо, ее здоровье, молодость наконец-то внесли в это злачное место свежую струю. Правда, вспышка ее горя (а она потрясла Жерома, притаившегося в соседней комнате), казалось г-же де Фонтанен, не соответствует тем чувствам, которые девушка могла на самом деле питать к матери, отрекшейся от своего долга; и детское это отчаяние, неистовое, безрассудное, подтвердило ее мнение о характере племянницы: характер благородный, но настоящей твердости в нем нет.
Николь задумала перевезти тело умершей во Францию; с Жеромом объясняться она не хотела, все еще считая, что он в ответе за беспутное поведение матери, поэтому тетя Тереза вызвалась поговорить с ним. Но он наотрез отказался, сославшись на чудовищную дороговизну такого рода перевозок, несчетное число формальностей, которым пришлось бы подчиниться, и, наконец, на то, что голландская полиция не преминет начать дознание, что было уж совсем ни к чему, — ибо, как утверждал Жером, она всегда рада досадить иностранцам. Пришлось от этого отказаться.
Николь, измученная горем и усталостью, все же вздумала пробыть всю ночь у гроба. И они втроем молча провели эту последнюю ночь в спальне Ноэми. Гроб, засыпанный цветами, стоял на двух стульях. Запах роз и жасмина так дурманил, что пришлось настежь растворить окно. Ночь была теплая и очень светлая; луна сияла ослепительно. Слышно было, как мерно плещется вода, ударяясь о сваи. Невдалеке за домом ежечасно звонили куранты. Луч луны скользил по паркету, удлинялся, все ближе и ближе подбираясь к белой полуосыпавшейся розе, которая упала к изножию гроба и, казалось, становится прозрачной, голубеет на глазах. Николь с неприязнью рассматривала вещи, раскиданные по комнате. Здесь, быть может, жила ее мать; и, уж конечно, здесь приняла она смертную муку. Быть может, считая букетики на этих вот обоях, она предугадала неизбежность конца и во внезапном отчаянии взыскательно пересмотрела все безрассудные поступки, исковеркавшие ее жизнь. А вспомнила ли она, хоть напоследок, о дочке?
Хоронили Ноэми ранним утром.
Ни содержательница номеров, ни акушерка не примкнули к погребальному шествию. Тетя Тереза шла между Николь и Жеромом; и еще был старик пастор, которого г-жа де Фонтанен попросила проводить покойницу и прочесть надгробные молитвы.
Госпожа де Фонтанен решила, что Николь не надо еще раз заходить в ненавистное заведение на канале, что прямо с кладбища она увезет девушку на вокзал; Жером должен был к ним присоединиться, захватив чемоданы. Впрочем, Николь не захотела взять ни единой вещи, решительно отказалась от безмолвных свидетелей жизни ее матери на чужбине; и брошенные чемоданы Ноэми заметно упростили переговоры с содержательницей номеров при сведении последних счетов.
Когда Жером, расплатившись за все, остался один в фиакре, по дороге на станцию, он вдруг поддался внезапному порыву и, так как до отхода поезда еще оставалось много времени, велел кучеру повернуть назад, — пожелал в последний раз побывать на кладбище.
Он поплутал, отыскивая могилу. Приметив ее издали по взрыхленной земле, снял шляпу, подошел ровным шагом. Тут отныне покоились шесть лет совместной жизни разрывов, ревности и примирений, шесть лет воспоминаний и тайн, до той последней, самой трагической тайны, которая привела ее сюда.