Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Раз, два, три…
Он раскачал кресло и сбросил девушку в траву. Но она не выпустила книгу, и ему пришлось довольно долго бороться с ней, обхватив ее гибкое жаркое тело, пока не удалось завладеть книжкой.
— "Маленький савояр" [97] , том первый. Черт подери! И много таких томов?
— Три.
— Поздравляю. Страшно интересно?
Она засмеялась.
— И с первым томом никак не разделаюсь.
— Так зачем же ты читаешь такую чепуху?
97
"Маленький
— Выбора нет.
("Жиз не очень-то любит читать", — утверждала Мадемуазель, не раз пытаясь всучить ей чтиво такого рода.)
— Я сам подберу тебе книги, — заявил Жак, которого радовала мысль, что он направит ее к мятежу и непокорности.
Жизель сделала вид, будто не слышит его слов.
— Не уходи, — взмолилась она, опускаясь на траву. — Садись в мое кресло. Или лучше иди сюда.
Он улегся рядом с ней. Солнце заливало дачу, стоявшую метрах в пятидесяти от них посреди площадки, усыпанной песком и заставленной ящиками с апельсиновыми деревцами; здесь же, на лужайке, трава была еще свежая.
— Значит, теперь ты совсем свободен, Жак? Совсем, совсем свободен? — И с наигранной непринужденностью спросила: — Что же ты намерен делать?
— Что делать?
— Ну да, куда собираешься поехать? Ведь ты будешь свободен целых два месяца.
— А никуда.
— Как никуда? Думаешь немного пожить вместе с нами? — спросила она, вскинув на него круглые блестящие глаза — такие глаза бывают у верной собаки.
— Да, а десятого я поеду в Турень, на свадьбу к приятелю.
— Ну а потом?
— Да еще не знаю… — Он отвернулся. — Думаю провести все каникулы в Мезоне.
— Правда? — шепнула она, стараясь уловить взгляд Жака.
Он улыбнулся, радуясь, что доставляет ей такое удовольствие, его уже не пугала мысль, что придется прожить два месяца бок о бок с этой наивной ласковой девушкой, которую он любил, как сестру; пожалуй, больше, чем сестру. Он никогда не думал, что его появление так украсит жизнь этой девчушки, да, именно его появление, хотя, право же, он никогда и никому не был нужен; это открытие преисполнило его такой благодарности, что он схватил ее руку, лежавшую в траве, и стал ее поглаживать.
— Какая у тебя нежная кожа, Жиз! Ты тоже пользуешься огуречной мазью?
Она засмеялась и вся как-то подалась к нему, и тут только Жак увидел, какая она гибкая. Ее чувственность была здоровой, веселой, как у молодого зверька, а гортанный смех то напоминал безудержный ребяческий хохот, то звучал как воркование влюбленной голубки. Но ее девственной душе было покойно в пышном юном теле, хотя она уже испытывала множество каких-то желаний, которые приводили ее в трепет, но сама она не подозревала еще, что они означают.
— Тетя по-прежнему не хочет, чтобы я в этом году играла в теннис, заметила она, состроив гримаску. — А ты будешь ходить в клуб?
— Конечно, не буду.
— А кататься на велосипеде будешь?
— Да, пожалуй.
— Дивно! — воскликнула она… Казалось, ее глаза всегда видят какие-то чудесные картины. — Знаешь, тетя обещала отпускать меня с тобой. Согласен?
Он всмотрелся в ее темные блестящие глаза.
— У тебя хорошенькие глазки, Жиз…
Она вдруг смутилась, и ее глаза еще больше потемнели. С улыбкой она отвернулась. Что-то веселое, смешливое, прежде всего
Он не отвечал на ее вопрос, и она всполошилась:
— Согласен? Да говори же! Согласен?
— На что согласен?
— Согласен брать меня с собой в лес или в Марли [98] , как прошлым летом?
Она так обрадовалась, увидев, что он улыбается в знак согласия, что подкатилась к нему, прижалась и поцеловала. Они лежали бок о бок, вытянувшись на спине, вглядываясь в просветы меж ветвями развесистых деревьев.
Слышно было, как журчит водомет, как квакают вокруг бассейна лягушки-древесницы; время от времени доносились голоса прохожих, идущих вдоль садовой ограды. Тяжелый аромат петуний, липкие чашечки которых целый день припекало солнце, доносился от жардиньерок с веранды, наполняя знойный воздух.
98
Марли (Королевский Марли) — городок с парком на берегу Сены в окрестностях Версаля, построенный при короле Людовике XIV.
— Какой же ты потешный, Жак, все о чем-то раздумываешь! Ну о чем тебе думать?
Он приподнялся на локте и, взглянув на Жизель, на ее полуоткрытый в недоуменной улыбке рот, чуть влажные губы, сказал:
— Думаю о том, что у тебя хорошенькие зубки.
Она не покраснела, но пожала плечами.
— Нет, я серьезно говорю, — произнесла она каким-то ребяческим тоном.
Жак расхохотался.
Вокруг них вился шмель, весь распушившийся в огнистом солнечном свете. Он ткнулся в лицо Жаку, словно моточек шерсти, потом пошел к земле и исчез в траве, гудя, как молотилка.
— А еще я думаю, что этот шмель похож на тебя, Жиз.
— На меня?
— Ну да, на тебя.
— Отчего?
— Сам не знаю, — произнес он, снова растягиваясь на спине. — Он такой же чернявый и кругленький, как ты. И даже его жужжание чуть-чуть похоже на твой смех.
И само замечание, и серьезный тон Жака, казалось, повергли Жизель в глубокое раздумье.
Оба замолчали. На лужайке, отливающей золотом, удлинялись косые тени. И Жизель, до лица которой стали добираться лучи солнца, опять расхохоталась, как будто ее щекотали золотые блики, игравшие на ее щеках и слепившие ей глаза сквозь сомкнутые ресницы.
Когда звонок у калитки известил о приходе Антуана и Жак увидел брата в конце аллеи, он решительно встал, словно заранее обдумав, что будет делать дальше, и побежал ему навстречу.
— Ты сегодня же уедешь?
— Да, в десять двадцать.
И Жак снова обратил внимание не на то, что лицо у Антуана утомленное, а скорее на то, что все оно лучится, что в нем появилось какое-то непривычное, чуть ли не воинственное выражение.
Он сказал негромко:
— А ты не навестишь вместе со мной после обеда госпожу де Фонтанен? Он почувствовал, что брат колеблется, отвел глаза и торопливо добавил: — Мне просто необходимо нанести ей визит, а так неприятно идти туда одному.