Семья Тибо, том 2
Шрифт:
Антуан, уткнувшись в тарелку, казалось, не слушал. Халиф взглянул на Жака своими большими влажными глазами.
– Есть пункт, по поводу которого я не могу согласиться с вами, – это позиция Германии! – Голос его вдруг зазвенел, выдавая снедавшее его тайное волнение. – Я считаю, что Германия хочет войны!
– Еще бы! – бросил Руа. – Германия унаследовала мечту Карла Пятого [46] , мечту Наполеона! Война из-за герцогств [47] , Садова [48] , тысяча восемьсот семидесятый год – все это этапы к завоеванию Европы! И от этапа до этапа интенсивное усиление своего военного могущества, чтобы быстрее достигнуть цели –
46
…мечту Карла Пятого… – Карл V, из династии Габсбургов, император (1519-1556) "Священной Римской империи германской нации", стремился к мировому владычеству.
47
Война из-за герцогств. – В 1864 г. между прусско-австрийской коалицией и Данией велась война из-за герцогств Шлезвига и Гольштейна. В результате Дания потеряла эти герцогства.
48
Садова – битва при Садове (Кёниггреце) в Чехии в 1866 г., во время австро-прусской войны закончилась поражением Австрии; это открыло путь к объединению Германии на реакционной юнкерско-прусской основе.
Штудлер, который с опущенной головой ждал конца этой тирады, снова наклонился к Жаку.
– Да, я верю в циничную преднамеренность политики Германии! Это она из-за кулис с самого начала дергает за веревочку и заставляет действовать Австрию!
Жак хотел заговорить, но Штудлер не дал ему, Халиф, по-видимому, был охвачен необычным возбуждением. Он почти выкрикнул:
– Послушайте! Да ведь это бросается в глаза! Разве Австрия, вырождающаяся Австрия, когда-нибудь позволила бы себе, будь она в одиночестве, заговорить этим ультимативным тоном? И отказать всем объединенным державам в их просьбе предоставить Сербии хоть какую-нибудь отсрочку для ответа? И отклонить этот ответ, который был таким умиротворяющим, даже не дав себе времени обсудить его? Конечно, нет! И если предположить, что у Германии не было никаких задних мыслей насчет войны, то как объяснить ее неизменно неприязненное отношение ко всем предложениям Англии, быть может, неискренним, но, во всяком случае, дипломатически приемлемым? Или ее отказ перенести спор на рассмотрение Гаагского третейского суда, как это предложил царь?
– Все это в значительной мере может быть оправдано, – отважился вставить Жак. – Германии были небезызвестны воинственные замыслы русского панславизма. Она всегда держалась того мнения, что вмешательство держав в австро-сербскую ссору могло повлечь за собой большую опасность, нежели их отказ от вмешательства.
Антуан с живостью возразил брату:
– На Кэ-д'Орсе никогда не доверяли миролюбивым заверениям Германии. Там давно уже сложилось внутреннее убеждение…
– "Внутреннее убеждение"! – иронически повторил Жак.
– …что Центральные державы заранее решили избегать всего, что могло бы предотвратить конфликт или хотя бы отсрочить его.
И, чтобы прекратить эту раздражавшую его обывательскую болтовню о политике, Антуан положил салфетку на стол и встал.
Все последовали его примеру.
– Не надо забывать, что Германия сделала несколько попыток к примирению, но ни русское, ни французское правительства не пожелали принять их во внимание, – сказал Жак Штудлеру, когда они медленно выходили из столовой.
– Притворство! Надо же ей было, несмотря ни на что, немного посчитаться с общественным мнением Европы!
– Однако, – беспристрастно заметил Жуслен, – германский тезис необходимость карательной экспедиции против Сербии и строгая локализация конфликта – отнюдь не указывал на стремление к войне против нас.
– Не говоря уже о том, – добавил Жак, – что если бы Германия действительно хотела воевать, если у нее было желание раздавить Францию, то она не стала бы ждать так долго. Зачем ей было упускать столько случаев, которые представлялись ей в течение пятнадцати лет, – случаев, гораздо более благоприятных, чем нынешний? Почему она не использовала франко-английское столкновение из-за Фашоды [49] в тысяча восемьсот девяносто восьмом году? Русско-японскую войну в тысяча
49
…франко-английское столкновение из-за Фашоды… – В 1898 г. у селения Фашода на реке Нил в Судане произошло столкновение французского отряда с английскими войсками, что привело к резкому обострению англо-французских противоречий, грозившему войной. Кризис завершился отступлением французского отряда.
– Я плюю на все это, – упрямо проворчал Халиф. – Плюю! – повторил он и сунул в карманы сжатые кулаки.
Господин Шаль, застрявший у дверей, грыз кусок хлеба и все время отходил в сторону, пропуская вперед остальных. Антуан замыкал шествие. Шаль показал ему свой хлеб и подмигнул.
– Мой покойный отец тоже имел эту привычку: во время десерта ему необходима была такая корочка… Так и со мной, господин Антуан. Это мое любимое лакомство. – В его улыбке, как будто извинявшейся за такую снисходительность к собственным слабостям, сквозило тем не менее некоторое тщеславие: он гордился тем, что был обладателем столь необычных вкусов. Г-н Шаль был слишком непосредствен, чтобы быть скромным.
Когда Жак и Жуслен переступили порог кабинета, куда был подан кофе, Штудлер проскользнул между ними, взял их под руки и, наклонившись, продолжал встревоженным, конфиденциальным тоном:
– Я плюю на это, потому что можно аргументировать без конца и всему находить причины! Плюю, потому что у всех нас есть потребность считать Германию виновной, считать, что мы одурачены. И каждый день, разворачивая газету, я прежде всего ищу в ней – я этого не скрываю – доказательств германского двуличия!
– Но почему же? – спросил Жуслен, остановившись у двери.
Халиф опустил глаза:
– Потому что я хочу иметь силу перенести то, что нам предстоит!.. Потому что, если мы подвергнем сомнению виновность Германии, будет слишком трудно выполнять то, что все мы называем "нашим долгом"!
Жак не мог удержаться от горького смеха.
– "Патриотическим" долгом!
– Да, – сказал Штудлер.
– Неужели вы еще можете считаться с этим мнимым долгом, видя, что нам готовят, прикрываясь этим словом?
Халиф передернул плечами, словно стараясь выпутаться из сетей.
– Ах, – продолжал он гневным и в то же время умоляющим тоном, перестаньте сбивать меня с толку! Ведь все мы знаем, что если, на наше несчастье, во Франции будет завтра объявлена мобилизация, то мы, что бы мы об этом ни думали, не станем от нее уклоняться.
Жак уже открыл рот, чтобы крикнуть: "А я стану!" – как вдруг заметил, что Антуан, стоя посреди комнаты и обернувшись в его сторону, пристально на него смотрит. Невольно парализованный, Жак уступил неожиданной мольбе, которую прочитал в этом взгляде: он промолчал. Еще раньше, как только Антуан вошел в комнату, Жак был поражен смятением, которое угадал в душе брата, и оно взволновало его до глубины души, – совсем как в ту ночь, когда у изголовья умирающего отца этот старший брат, бывший в глазах младшего несокрушимым, неожиданно разразился рыданиями в его присутствии.
Антуан отвернулся.
– Манюэль, – сказал он, – будьте добры, налейте нам кофе, голубчик.
– И потом, – продолжал Халиф, все более и более воспламеняясь, – я рассуждаю так: "Как знать? Быть может, великая европейская война больше сделает для ускорения победы социализма, чем это могли бы сделать двадцать лет пропаганды в мирное время!"
– Право, не представляю себе, каким это образом, – сказал Жуслен. – Я знаю, некоторые из ваших доктринеров проповедуют догму, согласно которой, чтобы начать революцию, нужна война. Но я всегда считал, что это "чисто умозрительные выкладки", как умилительно выражается папаша Филип. Чтобы рассуждать так, надо не иметь ни малейшего понятия о том, что будет представлять собой современная вооруженная нация, мобилизованный народ! Странная иллюзия – надеяться, что восстание, которое не могли осуществить даже при расхлябанности нашего демократического режима, станет вдруг возможным тогда, когда все революционеры будут загнаны в армию, как в тюрьму, когда они окажутся в полной зависимости от военной диктатуры, имеющей право располагать жизнью и смертью людей!