Семья
Шрифт:
Он в приливе нежности, вспыхнувшей от ее близкого участия, крепко поцеловал ее.
— А ведь мне редактор, — сказал он, — предложил пока работать по их заданиям. Дадут мне удостоверение внештатного корреспондента, и я смогу бывать на всех шахтах.
Галина радостно воскликнула:
— Ну, вот, ты и будешь работать внештатным корреспондентом! Это же хорошо.
«Хорошо, да не совсем», — подумал Валентин, но огорчать Галину не стал. Уж он-то знал, что внештатный корреспондент не является работником редакции.
...Назавтра Валентин принес в редакцию стихи. Войдя к редактору, он нахмурился: там сидел Бурнаков.
— Знакомьтесь... А я в типографию.
Колесов ушел.
— Слышал от редактора, стихи пишете? — прервал молчание Борис Владимирович. — Надо литгруппу создавать, а из кого? Вот и радуемся с Алексеем Ильичом, если... если стихи будут удачными.
Борис Владимирович протянул Валентину подшивку местной газеты.
— Вы читайте в газете мои стихи, а я, если разрешите, — ваши. Надо ближе узнавать творчество друг друга.
И снова в комнате установилось молчанье. Оба с жадным любопытством уткнулись в строки чужих стихов.
— Хорошо! — вдруг воскликнул Борис Владимирович. — Мне это определенно нравится. «Краснеет в заросшей траншее проросшая в ягоды кровь...» Богатые эмоции вызывает эта строчка.
Валентин смущенно отвел глаза: он всегда терялся, не находил нужных слов, когда его хвалили.
Вскоре пришел редактор. Бурнаков, не стесняясь присутствия Валентина, восторженно отозвался о стихах, и опять у Валентина было какое-то ноющее и вместе с тем приятное чувство.
Возвращались из редакции вместе. Валентин уже привык к несдержанной лести Бурнакова и слушал его небрежно, зная, что от собеседника, кроме похвалы, ничего другого услышать не придется. И все же втайне он радовался этой лести и ловил себя на мысли, что Бурнаков, в сущности, неплохой человек, что напрасно он настраивает себя против этого красивого и разговорчивого мужчины.
— Алексей Ильич поведал мне, что вы будете внештатным корреспондентом, — прощаясь, тепло произнес Борис Владимирович. — Это хорошо, конечно. — Помедлив, Бурнаков участливо добавил: — А почему бы вам не пойти учиться в горный техникум?
— Не знаю, — признался Валентин. — Об этом я просто не подумал. Но мне кажется, что я в армии соскучился по работе, а не по учебе, мне хочется сейчас по-настоящему интересного, большого дела, чтобы весь я жил только им. А учиться, — он пожал плечами, — кто его знает, может, это и хорошо и нужно, но не сейчас.
Бурнаков подал руку Валентину:
— Думаю, что будем друзьями!
— Время покажет, — Валентин отвел глаза от пытливого взора Бориса Владимировича. Но руку пожал крепко, по-солдатски.
19
Встали
Валентин едва вышел из подъезда дома, как снегом залепило лицо. Подняв воротник, он ощутил на шее прохладное прикосновение мгновенно тающего снега и зябко поежился.
Редакция помещалась в центре города, идти было далеко, и беспокойные мысли снова овладели Валентином.
Несмотря на непогоду, улицы города жили обычной для этого времени суток жизнью: вереницы людей растекались в разных направлениях, вездесущие ребятишки пробовали в канавах и лужах возле магазинов прочность своих сапог, со стоическим пренебрежением относясь к густо валившим с неба снежным хлопьям.
Недалеко от редакции Валентин едва не столкнулся с огромным мужчиной в коричневом кожане. Оба враз остановились, уступая дорогу, а через пару шагов одновременно обернулись.
— Ефим?
— Астанин!
Валентин обрадовался встрече: как-никак, бывшие сослуживцы-однополчане, а этим нельзя не дорожить!
— Уж не перебрался ли ты жить в Шахтинск, Ефим?
— Нет, я здесь... случайно... — Ефим как-то криво усмехнулся, — дела привели.
— Что за дела? В управление треста приехал?
— А, что там управление треста, — махнул рукой Ефим. — Что от тебя скрывать, — в управление милиции. Батьку забрали. Наговорили шептуны на него, что крепежный лес сплавлял на сторону. Завидущие кругом люди, самим не удается делать, так других топят.
— М-да... Ну, а ты устроился работать?
— Приходится, горе луковое. В шахте скриплю. Зато вечерами устраиваю такое! — Ефим повеселел. — Эх, горе луковое, только и погулять сейчас, пока не женился, а там... Льнут девки ко мне, ну, и я их ублажаю, да ни одной определенного ничего не говорю... И здесь, в Шахтинске, фрейлину завел себе... Вдовушка... Смазливая бабенка.
— Женись-ка поживей, пока не разбаловался окончательно, — перебил его Валентин.
— Успеется, — Ефим нагловато хохотнул, — с вдовушками-то лучше, горе луковое, у вдовушки обычай не девичий. Безо всяких романов, по существу вопроса, как говорится.
— Брось ты свою философию... — поморщился Валентин и заторопился. — Ну, будь здоров.
— Постой! А ты как? Работаешь?
Валентин помрачнел:
— Да кто его знает, и работаю, и нет.
— Как это?
— По заданиям редакции. Вроде как бы их корреспондент.
— Ишь ты... — Ефим неодобрительно посмотрел на Валентина. — В шахту лезть не хочешь, горе луковое. В интеллигенцию выбиваешься.
— Не дури... — сжал губы Валентин, подумав: «Сколько же злости в этакой громадине. В любом положении только темное видит».