Семья
Шрифт:
Марк Александрович Довольно потер руки. Если же Горлянкина припрут к стенке, то кто ему поверит, что он действовал по сговору с главным инженером?
Тачинский вдруг рассмеялся:
— Ну и мальчишество! Никогда бы не подумал, что я способен на такое. И все же берегись, Зыкин!
29
Падают листья...
Легкие, сухие, они кружатся в воздухе и, падая, устилают землю шуршащим под ногами ковром... Желтые, с отливом золота, багряные, поражающие яркостью своей окраски, бледно-зеленые, словно выделанные искусным мастером из малахита, они весело
Эти стихи ей очень нравились. Но дружба с их автором не получилась... Подруги не однажды сожалели об этом.
— Он, Нина, будет большим поэтом... Напрасно ты порвала с ним дружбу... Ведь любит же он тебя сильно.
— Как и зачем он меня любит, я знаю, вероятно, очень хорошо, — отвечала на это Нина. — А что касается его будущего, так тут ваши рассуждения очень странны. Разве следует смотреть на дружбу, только исходя из соображений, будет ли друг большим человеком? Если я полюблю настоящей любовью самого незаметного в обществе человека, я выйду за него замуж.
Не случайно сегодня вспомнился Нине тот студент, не случайно она вышла сегодня за поселок, на берег речки, полюбоваться наступающей уральской осенью. Ей захотелось обдумать в одиночестве отношения с Геннадием.
Девушка медленно вышла по шуршащему ковру листвы на берег речки, остановилась и застыла, любуясь открывшейся чудесной картиной осеннего увяданья... Чистое, синее небо... Нежаркие лучи солнца приятно ласкают, не вызывая такой душной истомы, как это бывает летом... Вправо за речкой, словно гигантская шапка, высится «Каменная чаша», одетая в зеленый хвойный лес. В осеннем свежем воздухе, под солнечными лучами она уже не кажется такой мрачной. Над лесом, ближе к поселку, летают шумливые вороньи стаи, предвещая скорое ненастье. Но на сердце у Нины хорошо и спокойно... Перед глазами образ большого робкого парня, немного виноватая улыбка на его лице после первого поцелуя. Какой он все же хороший, какой милый этот Генка.
Нина сбежала вниз по тропинке к самой воде, постояла несколько секунд, бессмысленно глядя на проплывающие, еще не успевшие вымокнуть желтые листья, затем повернулась и, засмеявшись охватившим ее счастливым мыслям, взбежала снова вверх по тропке... Постояв еще немного на берегу речки, девушка медленно побрела по увядающей высокой лесной траве. Стая любопытных лесных синиц, перелетая с куста на куст, провожала девушку с веселым, звонким гомоном до самого поселка.
Спустя полчаса девушка, мурлыкая песенку, уже помогала бабушке по хозяйству. Подметая пол, Нина вдруг остановилась посреди комнаты и подбежала к бабушке, которая готовила обед.
— Бабуся... Вы как с дедушкой познакомились? Только, бабуся, не смейтесь, а расскажите, как у вас все было.
Бабушка молчала, озадаченная столь неожиданным вопросом: она смотрела пристально на внучку, пока, наконец, не догадалась, в чем дело.
— Расскажу... — ответила, подумав, она. — Только мне как будто и рассказывать-то нечего: понравилась я ему, он посватался, меня и выдали.
— А разве раньше, до свадьбы, вы не были знакомы?
— Как же, были... Я его много раз видела, на одной шахте мы работали... Только так, чтобы гулять с ним долго, — этого не было... Потом уж,
— Бабуся, — прервала ее Нина. — А как узнать: хороший он или плохой...
Бабушка серьезно заверила:
— Это можно узнать... Сердцем можно почуять... — и осторожно справилась: — А ты не влюбилась в кого, Нина?
Нина покраснела, но отрицательно покачала головой.
— Нет.
Секунду помедлив, смущенно добавила:
— Не знаю я, бабуся...
— А ты мне, дочка, расскажи, кто он и что меле вами делается, я тебе что-нибудь и присоветую.
Бабушка и Нина и до этого жили дружно, но после того, как девушка поведала бабушке свою сердечную тайну, они с каждым днем привязывались друг к другу все крепче и крепче... Однако Нина попросила бабушку ничего не рассказывать отцу, перед которым ей было как-то нелегко... С отцом у Нины установились дружеские отношения со дня смерти матери — вот уже более семи лет. Когда проводили в последний путь мать и вернулись домой, отец сел за стол, обнял Нину и заплакал:
— Ну вот... Остались мы одни, дочка... Мамы больше нет.
Нина никогда до этого не видела отца плачущим, ей, пятнадцатилетней девчушке стало до боли жаль его, такого большого, растерянного и печального.
— Не плачь, папа... Я буду за маму, и все сама стану делать, на работу тебя собирать буду, встречать, как мама, буду... И любить тебя еще крепче буду.
Семен Платонович вытер слезы рукавом, вздохнул тяжело и поцеловал дочь в щеку.
— Я знаю, что ты у меня хорошая хозяйка... Знаю, доченька моя милая. Бабушке надо написать, пусть приезжает жить сюда, поможет тебе.
Бабушка жила у дочери, на маленькой глухой станции в Сибири. Муж дочери уже много лет был начальником станции. До приезда бабушки Нина вела все хозяйство. Вставала она рано, едва у соседей начинали петь петухи, готовила отцу и себе завтрак и прибирала в комнатах.
Завтракали они вместе. За завтраком Нина сообщала отцу, что он должен сделать на сегодня по хозяйству, советовалась, как сделать лучше то или иное дело. Потом, замкнув дом и спустив с цепи собаку, они шли по поселку: он на работу, она в школу.
Возвратившись из школы, девочка готовила обед, стирала белье, наводила окончательный порядок на дворе и в кухне, готовила уроки и шла встречать отца с работы... Вечер у них был самым свободным и интересным временем: отец слушал, что читала ему дочь, рассказывал ей, как прошел день, расспрашивал об учебе, помогал разобрать непонятное.
Раз в неделю они вместе появлялись в поселковом клубе, смотрели кинокартину или концерт. Возвратившись, долго не спали, вспоминая увиденное. Во всех вопросах Нина признавала авторитет отца. Тайн от него она не имела на протяжении всех семи лет, она знала, что отец всегда поможет ей своим участием. Знакомство с Геннадием было первой тайной, которую она все еще не сообщила отцу. Девушка мучилась этим, но как сообщить такое — не знала.