Семья
Шрифт:
Откуда это идет — навязчивая мысль о том, что без материнства у женщины нет жизни, что она просто обязана желать детей? Кэт знала, откуда: эта мысль идет от мужчин, которые своих женщин не очень-то любят. От мужчин, которые норовят оставить в их жизни дыру, заполнить которую можно только с помощью орущего существа, непрерывно пачкающего пеленки.
Она лежала, прижавшись в темноте к Рори, и думала: «Разве это не замечательно? Вести такую хорошую, необремененную жизнь». «Необремененность» — замечательное слово.
И с чего некоторые хотят большего?
3
Паоло
Больше половины мужчин района работало на том же самом заводе, и куда ни глянь — любой пейзаж в округе обязательно включал хоть какую-нибудь, но машину. Машины здесь означали все: работу, твердую зарплату, надежду на свободу. Благодаря машине мальчик становился мужчиной. Первый «Форд Эскорт», подаренный подростку родителями или заработанный им самим, означал пересечение им некоей заветной черты — как получение шрамов во время обряда инициации. Братья тоже любили машины, но каждый на свой манер.
Паоло был просто одержим восьмицилиндровыми движками, распределительными валами и не мыслил свое будущее без «Феррари Энцо». Майкл скорее тяготел к тому, что он называл «магнитами для кошечек».
Паоло любил машины ради них самих. Майкл — ради того, что они могли ему в жизни дать, ради сладких иллюзий и снов, которые с их помощью могли стать явью. Майкл любил женщин не меньше, чем машины. Даже в детстве его тянуло к определенного рода поступкам: например, он любил (еще будучи сопливым девственником) спать со своим старшим братом на одной кровати. Это, по его собственным словам, «приводило его в экстаз».
Пока Паоло изучал конструкции разных машин, Майкл читал не предназначенные для детских глаз журналы и с их помощью брал теоретические уроки взрослой жизни.
Оба обвесили стены комнаты фотографиями «Феррари» и автомобилей других фешенебельных марок, но у Майкла под этими фотографиями скрывались другие, совсем иного содержания, и однажды их благочестивая мать эту тайну раскрыла.
— Я не желаю терпеть дома вавилонскую блудницу, — сказала она, одной рукой брезгливо вытащив на свет изображение голой девки, а другой крепко оттаскав Майкла за ухо. Она прекрасно понимала, что Паоло на такое не способен. — Сейчас же повесь на это место изображение Божьей Матери.
— Никаких проституток на стенах, парни, — вечером спокойно объяснил им отец, когда пришел с работы. — Они расстраивают нашу маму.
А братья про себя подумали: проститутки? Интересно, что знает о проститутках их престарелый отец?
Их родителей еще детьми привезли в Англию из Неаполя, с интервалом в год, хотя тогда они, разумеется, друг о друге ничего не знали. Их отец, тоже Паоло, прошел все крути лондонского пролетария и имел чистейший выговор рабочего откуда-нибудь из Вест-Хэма или Ромфордских окраин, в то время как мать так никогда и не избавилась от итальянского акцента и прочих особенностей своей родины.
Мария (которую оба ее мужа и сына дружно называли Ма) не водила машину, в глаза не видела чеков или банковских карт и никогда не работала. «Моя работа — это мой дом», — любила говорить она. В своем доме она была бессменным и непререкаемым императором, давала сыновьям то, что сама называла «крепкой хваткой за ухо», и окружала их любовью, граничащей со страстью. Мальчишки не могли вспомнить, чтобы их
В детстве, приходя к друзьям, Паоло чувствовал себя скорей итальянцем, нежели англичанином. Именно тогда он понял, что его семья — это нечто особенное, не похожее на другие семьи. И вовсе не потому, что они посещали мессу или ели национальные итальянские блюда, и даже не потому, что его родители между собой говорили на иностранном языке, а потому что они представляли собой тип семьи, которая в этой стране вымирала.
Некоторые из его друзей жили со своими настоящими матерями, один парень жил со своим отцом, а семьи всех остальных являли собой странную смесь из новых отцов, сводных братьев или сестер и приемных матерей. Семья Паоло по сравнению с ними была довольно простой и старомодной, и этот факт его очень радовал. Именно такую семью со временем хотел иметь и сам Паоло.
Разница между братьями составляла всего десять месяцев, и многие ошибочно принимали их за близнецов. Они росли в тесной дружбе друг с другом и мечтали о том, что однажды вместе откроют свой бизнес — что-нибудь связанное с машинами. Прокат, или починка, или торговля — все равно. То есть то, чему братьев с детства учил отец или что они сами узнали благодаря непосредственной близости к заводу. «Человек не может разбогатеть, работая на чужого дядю», — любил повторять отец, засыпая каждый вечер перед телевизором, где смотрел десятичасовые новости.
С шестнадцати лет, после окончания школы, братья стали таксистами, только Паоло — после прохождения курсов вождения — водил черное лондонское легковое такси, а Майкл — микроавтобус. Это продолжалось десять лет — пока они не скопили достаточно денег, чтобы взять ссуду в банке.
После этого они открыли автосалон на севере Лондона и начали торговать в нем импортными итальянскими моделями. Они покупали по предварительному заказу небольшие партии машин в Турине, Милане или Риме, затем сами переправляли их в Англию (что было дешевле), здесь сами же переставляли руль на правую сторону. Или же покупали подержанные автомобили в маленьких провинциальных английских городках, вроде Айлингтона, Кемдена или Барнета. Их наискромнейший автосалон был украшен вывеской «Братья Бареси», над которой весело развевались зелено-бело-красные итальянские флаги.
Оборот у них был хорошим, по крайней мере достаточным для того, чтобы каждый мог содержать семью, хотя — как и многие мелкие бизнесмены — они постоянно жаловались либо на то, что мало работы, либо (смотря по обстоятельствам) на то, что они не могут с ней справиться.
В данный момент торговля шла вяло, и Майкл занимался тем, что рассматривал фотографии своей дочери Хлои, разложив их на бампере «Феррари Модена». Надо сказать, что женитьба на Наоко существенно успокоила Майкла, а рождение Хлои, по наблюдениям Паоло, кажется, окончательно его усмирило.
Пока оба брата восхищались последними портретами маленькой принцессы, к ним подошла Джинджер — рыжеволосая секретарша автосалона. Джинджер была замужней женщиной лет за тридцать, и при виде Хлои ее могучие груди (что не преминул заметить Паоло) начали взволнованно вздыматься в мерном, величественном движении.
— Просто потрясающий ребенок! — с восхищением сказала она.
И Майкл в ответ на это гордо улыбнулся, будучи уверен в абсолютной неотразимости своей дочери. Глаза Джинджер затуманились, и она пошла ставить чайник.