Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда
Шрифт:
На улице его поджидал Альбрехт, едва сдерживавший свою радость со времени их возвращения в земли, которые называл «христианскими».
Приятный запах горящих дров разносился по улице, где проживал граф Банати; Готлиб остановился, вспомнив о кострах, которые они жгли вместе с индейцем Кетмоо в лесах Новой Испании. Сделал машинальный жест, словно отгоняя москитов от своего лица.
Потом вдруг снова увидел перед собой тело брата Игнасио. Прерывисто задышал.
Увидел мысленным взором и труп доньи Аны, трактирщицы из Майами.
Готлиб отдал бы целое состояние, чтобы
Он не писал ему уже много недель и твердо решил сделать это сегодня же.
Готлиб почувствовал себя одиноким и вспомнил слова из одного алхимического трактата, который купил во время своего предыдущего пребывания в Вене: начальную из двенадцати ступеней трансмутации символизирует первый знак зодиака — Овен. Это знак очищения огнем стремления.
Висентино де ла Феи обратился в пепел.
Следующая ступень — конденсация через соединение частей, то есть определение цели. Символ — Телец.
Ее он также миновал: теперь он стремился к власти. Он знал об этом. Он был целиком проникнут этим стремлением.
Альбрехт озабоченно наблюдал за ним.
— Хозяин? — пробормотал он.
— Я размышляю, Альбрехт, размышляю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БЛИЗНЕЦЫ И РАК (1743–1748)
22. КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ
Трепетная тишина повисла в зале Венской академии музыки на Пратере, словно застыл, не решаясь упасть, величественный занавес.
Стоя на возвышении перед полудюжиной профессоров и примерно двумя десятками учеников, граф Себастьян фон Вельдона опустил скрипку, достал батистовый платок из рукава и изящно промокнул себе подбородок. Потом положил скрипку на стол у себя за спиной.
Лежавшие на пюпитре ноты, страницы которых переворачивал ему один из студентов, остались открыты на финальных тактах партиты ре минор Иоганна Себастьяна Баха, хоть и написанной для виолончели, но только что блестяще исполненной на скрипке.
Грянули аплодисменты. Лица сияли.
Преподаватель графа Себастьяна профессор Генрих Бёрцма, похожий на кузнечика, маленький человечек с седой гривой, вскочил и подбежал к возвышению.
— Граф, ваша игра — самая прекрасная награда, на которую может надеяться преподаватель! — заявил он громогласно. Потом обратился к присутствующим: — Господа, вы сами могли оценить разумность фразировки, мягкое изящество легато и совершеннейшее чувство такта, обладание которым граф Себастьян только что продемонстрировал.
Новые аплодисменты, на сей раз разрозненные.
— Отметьте, что скрипка непостижимым образом передала всю чувственную полноту виолончели, — продолжил профессор Бёрцма.
— Полагаю, граф обязан этим своему имени, — заметил другой профессор, по фамилии Гроцманн, — ведь он тезка самого композитора.
Остроту приветствовали сдержанные смешки, разрядив атмосферу, становившуюся слишком уж торжественной.
— Быть может, граф Себастьян исполнит нам три вариации, сочиненные им на тему этой партиты? — предложил профессор Бёрцма,
— Охотно, — ответил граф Себастьян. — Тем не менее, маэстро, я бы хотел, если вы позволите, предложить вашему вниманию чакону и фугу на ту же тему, которые вы еще не слышали.
Бёрцма опешил.
— Вы сочинили чакону и фугу?
— Да, поскольку мне показалось, что вариациям в форме сонаты не хватает выразительности.
Бёрцма жестом пригласил его исполнять и уселся на свое место.
Себастьян взял скрипку, подтянул струну, положил подушечку на плечо и начал.
Зазвучал бассо остинато, навязывая свой танцующий ритм, и почти одновременно, словно играя сразу на двух инструментах, скрипач обозначил тему, потом дал вариацию, подхваченную бассо остинато, потом вторую вариацию, третью и так далее, вплоть до пятой. Тут, сочтя, что чакона послужила экспозицией, он начал развитие, потом стретту, которую повел вплоть до заключения первоначальной темы.
Он играл с такой сосредоточенностью, что пот выступил у него на лбу.
Последовавшая тишина была еще величественнее, чем в предыдущий раз, она почти оглушала. Потом все услышали, как Бёрцма вскричал прерывающимся голосом:
— Gott im Himmel! Wir haben… Ja, es erscheint, als wenn wir haben den Meister selbe gehort! [30]
Первыми взорвались аплодисментами ученики. Они уже давно полюбили графа Себастьяна за его приятную наружность, щедрость, импровизированные вечеринки в таверне «Фиалки», но сейчас они рукоплескали ему за то, что он отомстил их учителям за пресыщенную и высокомерную снисходительность. Он был их героем.
30
Господь небесный! Мы… Да, в самом деле, может показаться, что мы слышали самого Мастера! (нем.).
Повскакав с мест, они устроили настоящую овацию.
Но преподаватели не попались на эту удочку. Граф Себастьян был всецело творением их гения.
Директор Академии, старый Вильгельм Вальдбах, друг Георга Фридриха Генделя, уважаемый и в Праге, и в Мюнхене, и в Берлине, встал и потребовал тишины.
— Граф Себастьян, — объявил он величаво, — я хочу вас поблагодарить.
Ничего подобного тут никто и никогда не слышал. Вальдбах благодарит ученика?
— Я выражаю вам благодарность за то, что вы публично доказали превосходство нашей системы преподавания.
И, повернувшись к залу:
— Пусть ваш пример вдохновит ваших однокашников.
Учителя зааплодировали.
— А теперь, господа, — продолжил Вальдбах, доставая из своего кармана старинные нюрнбергские часы в форме луковицы и бросив взгляд на циферблат, — поскольку полдень миновал, предлагаю отметить удовлетворение ваших учителей в «Фиалках».
Восторженные крики приветствовали это предложение. Себастьян сошел с помоста. Однокашники обнимали его и дружески хлопали по спине. Он радостно, но ничуть не самодовольно улыбался — изящно и без малейшей заносчивости.