Сьенфуэгос
Шрифт:
— На месте виконта я бы порубил вас на куски, — убежденно заявил Хуан де ла Коса, когда Луис рассказал ему о случившемся. — Прикоснуться к подобной женщине — всё равно что вызвать демонов.
— Она его не любит.
— Но она его жена. Это так грустно — пока ты рискуешь жизнью, пытаясь принести цивилизацию всяким дикарям, у тебя крадут то, что принадлежит только тебе. Если вернувшись домой я обнаружу, что жена спит с козопасом, я живьем шкуру с него спущу, — он немного поразмыслил и насмешливо поморщился. — Хотя в моем случае, думаю, речь может идти
— Я обещал помочь.
— Кому?
— Им обоим, — пожал плечами Луис. — Он мне как сын, которого я всегда мечтал иметь, а она — та самая женщина, на которой я хотел бы жениться. И я чувствую себя не грязным евреем-сводником, а человеком, стремящимся соединить двух людей, который любят друг друга такой любовью, что я даже не верил, будто подобная есть на свете.
— Тогда оставьте все как есть, и эта любовь навеки останется столь же прекрасной, — скептически развел руками моряк. — Если они соединятся, то уже через пару лет горько об этом пожалеют. В большинстве случаев хорошие воспоминания предпочтительнее скверной реальности...
Три дня спустя, двенадцатого октября 1493 года, его превосходительство адмирал Христофор Колумб отдал приказ сниматься с якоря, и корабли, один за другим подняв паруса, взяли курс на юго-запад.
В эти минуты Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, наблюдала за их отплытием с балкона своей спальни.
А капитан Леон де Луна, в свою очередь, наблюдал за ней из окна башни, задаваясь вопросом, какие мысли бродят в ее голове.
Когда последний парус скрылся за мысом Чайки, не осталось никаких сомнений, что эскадра вышла в открытое море, гонимая северо-восточным ветром, и повернуть назад ей будет теперь крайне сложно. Тогда капитан быстрым шагом пересек громадный особняк и вошел в комнату жены, где та неподвижно застыла в глубоком кресле, запер дверь и сухо приказал:
— Раздевайся!
Она молча подчинилась и осталась стоять в центре спальни, спокойная и холодная, как мраморная статуя.
Виконт медленно обошел ее вокруг, словно впервые в жизни созерцал это обожаемое тело, а потом резким жестом выбросил платье с открытого балкона.
— Отныне ты будешь жить, как скотина, каковой и являешься, — с этими словами он подошел к огромному шкафу, выгреб оттуда всю одежду и выбросил ее с балкона в сад. — Ты останешься здесь — совершенно голая, до тех пор, пока не попросишь прощения и не поклянешься, что навсегда забудешь эту проклятую тварь.
Он крикнул слугам, чтобы не прикасались к одежде, которую ветер уже разбросал по траве и розарию, и вышел из комнаты, оставив Ингрид рыдать в одиночестве.
Но Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, плакала не от перенесенного унижения, а лишь потому, что корабли скрылись на горизонте и, возможно, пройдет еще год, прежде чем новая экспедиция отправится в желанный путь на запад.
15
Ночью украли бомбарду.
Внезапное
Первой его мыслью было вооружить своих людей и направиться в лагерь бунтовщиков с требованием немедленно вернуть похищенное орудие, однако Педро Гутьерес заметил, что, скорее всего, дело кончится лишь тем, что Кошак откроет по ним огонь из пушки.
— И что ты предлагаешь?
— Торговаться, — убежденно ответил Гутьерес. — Сейчас нам только это и остается. Или мы сплотимся, или через неделю все будем мертвы.
— Ты просишь меня сложить полномочия? — удивился дон Диего де Арана. — Ты?
— Когда вернется адмирал, у вас будет достаточно времени, чтобы оправдаться, — ответил Гутьерес. — А если он не вернется — какая разница, кто будет править горой трупов?
— Я подумаю об этом.
— На раздумья нет времени.
Эти горькие слова не предполагали ответа.
— Сказал же, что подумаю, и хватит на этом!
Королевский вестовой, за несколько дней постаревший и растерявший всё свое глупое высокомерие по мере того, как видел всё больше признаков надвигающегося кошмарного конца, побрел, понурив голову, к хижине мастера Бенито из Толедо и рухнул на скамью, совершенно потерянный.
— Погибнуть во имя идеалов — это одно, умереть лишь потому, что ничего другого не остается, это уже другое, смерть же по вине глупости человека, которого здесь даже нет, мне кажется просто идиотизмом.
— Поздновато ты это понял... — заметил оружейник. — Ты же всегда был среди тех, кто пылко защищал губернатора.
— И по-прежнему его защищаю, — признал Гутьерес, не сводя взгляда со своих изодранных ботинок, откуда торчали пальцы. — Я до сих пор считаю его единственной законной властью, но я не настолько глуп, чтобы не понимать — сейчас истинная власть находится в руках Кошака.
— А ты что предпочитаешь — власть или авторитет?
— Думаю, эта дилемма часто встает перед людьми. Или нет? — он обернулся к Сьенфуэгосу, сидящему в уголке, тот лишь молча слушал и курил очередную толстую сигару, без которых, похоже, уже не мог обойтись. — У тебя еще остались сигары? — спросил Гутьерес.
Парнишка кивнул и протянул ему плетеную корзинку, в которую Синалинга обычно складывала сигары, аккуратно завернутые в банановые листья.
— Собираешься присоединиться к Кошаку? — спросил он.
— Нет! — твердо заявил Гутьерес. — Ни за что. Я останусь с губернатором, что бы ни произошло, но думаю, что кто-то должен найти выход из положения, — он повернул осунувшееся лицо к мастеру Бенито и откровенно взмолился: — Почему бы не попытаться убедить Кошака прийти к какому-нибудь соглашению, приемлемому для всех?