Сенсация

Во Ивлин

— Простите, — сказал Уильям, — а что такое агентство новостей?

Коркер объяснил.

— То есть все, о чем вы сообщаете, попадает в «Свист»?

— С этим как раз дело обстоит сложнее. У нас с вами в последнее время были неприятности. Вроде бы на вас подали в суд за клевету, а виноват в этом кто-то из наших. Но возьми другие агентства, и сам увидишь — мы ничем не хуже. Меня послали специальным корреспондентом.

— Тогда зачем им было посылать меня?

— Все газеты посылают специальных корреспондентов.

— И все газеты пользуются сообщениями трех-четырех агентств?

— Верно.

—

Но если мы все будем посылать одно и то же, какой в этом смысл?

— Никакого, если б было так.

— А разве не получится неразбериха, если мы все будем посылать разные сообщения?

— Тогда у них будет выбор. Разные газеты ведут разную политику, а значит, и новости у них должны быть разные.

Они отправились в бар и выпили кофе.

Лебедки умолкли. Люки закрылись. Торговые агенты торжественно прощались с женой капитана. Коркер откинулся на спинку плюшевого кресла и закурил большую сигару.

— Получил в подарок от туземца, у которого купил барахло, — объяснил он. — Ты много барахла купил?

— Барахла?

— Восточного барахла — сувениров.

— Нет, — сказал Уильям.

— А я их собираю, — сказал Коркер. — Ни за чем особенным, конечно, не гонюсь. Я потому и обрадовался, что меня в Эсмаилию послали. На Востоке можно набрать много полезного. Но по тому, что я слышал, загорать на солнышке не придется. Конкуренция не на жизнь, а на смерть. Вот где я тебе завидую. Ты работаешь на газету. Тебе надо только успеть с сообщением к выпуску. А мы весь день друг за другом гоняемся.

— Но газеты не могут пользоваться нашими сообщениями раньше, чем вашими.

— Так-то оно так, но они пользуются теми, которые приходят первыми.

— Но если первые ничем не отличаются от вторых, третьих и четвертых и если все они приходят к одному выпуску?..

Коркер посмотрел на него с грустью.

— Я чувствую, тебе еще учиться и учиться. Запомни: новости — это то, что хочет читать человек, которого на самом деле ничего не интересует. И новости эти новые до тех пор, пока он их не прочитал. Потом они умирают. Нам платят деньги за то, чтобы мы поставляли новости. Если кто-то посылает сообщение до нас, то наше сообщение — уже не новости. Разумеется, есть колорит. Колорит — это много пены вокруг нуля. Его легко писать, легко читать, но телеграфом он стоит дорого, поэтому с колоритом приходится быть осторожным. Понятно?

— Кажется, да.

В тот день Уильям многое узнал о журналистике. «Francmacon» снялся с якоря, развернулся, проплыл сквозь желтые холмы и вышел в открытое море, а Коркер все излагал и излагал ему героическую историю Флит-стрит. Он рассказывал о хрестоматийных сенсациях и розыгрышах. О признаниях, вырванных у впавших в истерику подсудимых. О тонких намеках и сложных играх. О пряных и ловких вымыслах, составляющих новейшую историю. О дерзкой, откровенной лжи, превращающей рядового журналиста в звезду. О том, как Венлок Джейкс, американский журналист номер один, потряс мир свидетельствами очевидца с тонущей «Лузитании» за четыре часа до того, как она пошла ко дну. О том, как Хитчкок, английский Джейкс, не поднимаясь из-за письменного стола в Лондоне, день за днем воссоздавал ужасы мессинского землетрясения. Как самому Коркеру каких-нибудь три месяца назад посчастливилось застать вдову пэра в застрявшем

между этажами лифте.

— Из-за этой истории меня сюда и послали, — сказал Коркер. — Шеф обещал, что, как только подвернется что-нибудь из ряда вон, он отдаст это мне. Кто бы мог подумать, что я окажусь здесь!

Во многих историях Коркера фигурировал легендарный Венлок Джейкс.

— …по всей Америке. Получает тысячу долларов в неделю. Если он где-то появился, можешь быть уверен, что это самая горячая точка в мире.

Был такой случай, когда Джейкс поехал освещать революцию в одной балканской столице. В поезде он проспал, вышел не на той станции, что ошибся, не заметил, поехал прямо в гостиницу и послал телеграмму в тысячу слов о баррикадах на улицах, пылающих церквах, о пулеметной стрельбе, вторящей треску его пишущей машинки, о мертвом ребенке, похожем на сломанную куклу, который лежит на пустынной улице под его окном, — короче, сам знаешь.

В редакции, конечно, удивились, когда получили телеграмму не из той страны, но они верили Джейксу и поместили репортаж в шести центральных газетах. В тот же день все специальные корреспонденты в Европе получили приказ двигаться в эту страну и повалили туда валом. Все было тихо, но поскольку за «тихо» денег не платят, а Джейкс продолжал выдавать по тысяче слов в день про кровь и насилие, им пришлось подключиться. В результате — правительственный кризис, финансовая паника, военное положение, спешная мобилизация, голод, восстание — и пожалуйста: меньше чем через неделю там действительно произошла революция, все точно по Джейксу. А еще говорят, что не стоит преувеличивать влияния прессы.

Но самое интересное, что Нобелевскую премию мира ему дали за правдивое отображение событий, то есть за колорит — представляешь?

К концу этого повествования (роль Уильяма сводилась к выражению изумления) Коркер начал беспокойно поводить плечами, запускать пятерню за пазуху и чесать грудь. Закатав рукава, он пристально рассматривал руки, которые на глазах раздувались и краснели.

Это была рыба.

2

Два дня Коркера терзала крапивница, затем ему стало лучше.

Уильям часто видел, как он, голый по пояс и в пижамных штанах, сидит перед открытой дверью своей каюты и печатает длинные, подробные письма жене, поливая себя водой с уксусом по предписанию корабельного врача. Часто его распухшее лицо возникало над ведущей в ресторан лестницей, и раздраженный голос требовал минеральной.

— Он страдает, — с удовлетворением говорил французский чиновник.

Лишь когда они подходили к Адену, крапивница поутихла и Коркер спустился к ужину. Уильям тут же поспешил к нему с радиограммой, которая пришла утром и повергла его в тяжкое недоумение. Текст ее был таким:

ОППОЗИЦИЯ МОЛНИРУЕТ ПЛЮС ПЛЮС ФРОНТ ТОЧКА

АДЕН ВОЙНА ПЛЮС ИССЛЕДУЙТЕ АДЕН СВИСТ.

— Ничего не понимаю, — сказал Уильям.

— Да?

— Ясно только, что я должен остаться в Адене.

— Да? — Лицо Коркера, по-прежнему ярко раскрашенное, не выражало ровным счетом ничего.

— Как вы считаете, что я должен делать?

— Только то, что тебе приказано, старина.

— Наверное, вы правы.

— Ну конечно!